Михаил Ратгауз: С определенного момента в «Грузе» ужасы Балабанова начинают вызывать улыбку, как вызывает ее человек, которого заносит, который приносит в жертву своим обсессиям собственный замысел. Последняя четверть фильма напоминает монолог Чацкого: человек распаляется, не замечая, что все давно «в вальсе кружатся с величайшим усердием». Тем не менее Балабанов, как и нелепый герой Грибоедова, вызывает уважение. Хотя бы потому, что делал свое кино без всякой оглядки, заранее отказываясь от любых подачек и потачек, создавал то, что не могло и не должно было понравиться. Союзники разбегались кто куда, а он просто шел своим одиноким маниакальным путем. Он смог сделать «Груз» именно после нескольких провалов, после того, как его связь с одобряющими инстанциями ослабла. Он работал со свободой человека отчаявшегося. И именно эта свобода от советчиков дала такую силу его рукам. В общем, на фоне большинства своих коллег этот много перестрадавший и передумавший человек напоминает сегодня израненное теплокровное животное, случайно затесавшееся в компанию земноводных.
Зара Абдуллаева: Изощренная режиссура, никакого популистского драйва и — несмотря на ультрареализм — отсутствие натурализма. Взгляд изнутри и одновременно с расстояния. Удивляющее прорастание и фиксация не только переходного времени, но и переходных состояний: от власти к бессилию, от бессилия к власти, от жизни к смерти, от водки к «Городу Солнца» и так далее. Балабанов сделал то, что ни один режиссер за последние пятнадцать лет сделать не захотел или не смог.
Юрий Арабов: Я считаю, что насилие на экране — вещь не всегда допустимая. Чаще всего недопустимая.
Скажем, я люблю фильм Стэнли Кубрика «Заводной апельсин», и это фильм о насилии, о природе насилия. Но в нем изображение насилия приобретает философский размах. У Кубрика есть масштаб. А у Балабанова нет. Фильм Балабанова — о Балабанове. Между тем Балабанов — серьезный художник. Но скажите, зачем было привносить в этот сюжет «1984 год»? Ведь по всему ясно, что с 1984 года в криминальном плане обстановка только ухудшилась, достаточно посмотреть статистику. Если бы режиссер снял фильм о современности, если бы в финале написали: «Шел 2007 год», было бы честнее.
Роман Волобуев: «Груз 200» — лучшая картина Балабанова и самый главный и важный русский фильм за последнюю пятилетку. Страшный как смерть. Совершенно гениальный. В фильме «Жара» есть точнейший образ современного русского социума: сытенькая московская телочка из солярия, у которой в ушке вместо клипсы — советский орден. Балабанов делает то, что другие по малодушию не могли, и то, что просто необходимо сейчас сделать, — загоняет этой телочке в сердце осиновый кол. Он — Ван Хельсинг, он самый смелый человек в этой стране. Он и еще Сельянов, который теперь по сумме заслуг имеет полное моральное право спродюсировать еще двух «Меченосцев» и, например, перестать надевать перед походом в общественные места брюки. Я, если честно, совсем не понимаю, как так получилось. Балабанов в последнее время делал слабые фильмы — не плохие, а именно слабые. Мне казалось, что из него совсем ушла та сила, за которую его не любили и боялись когда-то. Чтоб из такого штопора человек вдруг взял и выскочил на самый верх — так не бывает, просто физиологически не бывает. Видимо, он и правда великий режиссер.
Андрей Плахов: Сразу ясно: это очень сложно выстроенный целостный художественный образ. В фильме каждый персонаж, каждый эпизод, каждое произнесенное слово, каждая деталь — одновременно и реальность, и функция, и идея, и символ. Ничего не выдернуть. Очень сложно выстроенная достоверность, дотошно воспроизведенная в деталях до мелочей и вместе с тем завязанная в узел недрогнувшей авторской рукой. Попробуйте восстановить, например, внутреннюю хронологию и соотнести ее с физическими законами и Уголовно-процессуальным кодексом — и обнажится взаимосвязь исторической правды и режиссерского своеволия. Фильм не только отличается многоуровневой и многофункциональной внутренней структурой, — он абсолютно открыт вовне. Весь в протесте, в споре — даже не с учебниками, не с ностальгирующей попсой, не с новыми мемуарами, а с нами, когда мы готовы что-то забыть и чему-то наново поверить. Он и сам-то с собой все время спорит; это та самая полифония, о которой кстати упомянутый М. Бахтин писал в связи с кстати упомянутым Ф. Достоевским. Фильм Балабанова — это высокоорганизованная материя. Может быть, он живой?
Сеанс. 2007. № 33–34.