Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
«Сеансу» отвечают
О фильме «Про уродов и людей»

Лидия Маслова: Безысходное кино о кино, о скудости возможностей и узости интересов синематографа. «Даже если мы, ребята, поголовно вооружимся Panavision’ами и Dolby Surround’ами, — говорит Балабанов своим коллегам, — все равно, как и сто лет назад, ничего у нас по большому счету нет, кроме любопытства зрителя к голым ягодицам. И пустоватая “драма из жизни” — самое большое достижение, возможное на нашем поприще…»

Виктория Белопольская: Мне эта картина говорит только об одном: невозможно преувеличить психологическое воздействие монохромного, вирированного изображения на всех нас, пожирателей цветного «Кодака» и «Фуджи». Это для нас нечто вроде «экстази».

Мирон Черненко: Чуждое мне кино — и по смыслу, и по исполнению, и по пластике, поскольку не люблю декаданс в принципе, русский декаданс — тем более, а санкт-петербургскую версию русского декаданса — в особенности. Другое дело, что не было в этом сезоне картины такой изысканности и с таким чувством стиля.

Нина Цыркун: Те, кому фильм не понравился, говорят: зато снято хорошо. Я бы так не сказала. Балабанов превращает экран в культурную свалку отходов символизма. Сиамские близнецы — Джекил и Хайд; няня — фаллическая мать; слепая докторша — просто героиня «Рабы любви» в одной из своих ролей. И все это в охряном монохроме — самое дешевое средство «стильности». Стильность, может и есть, но стиля нет. Полно символов и ни одной метафоры, то есть все на воде и ничто не движется.

Юрий Гладильщиков: С одной стороны, самый стилистически безукоризненный фильм последних лет. С другой, пустышка без подтекстов и надсмыслов. Логичнее всего рассматриват «Уродов…» как интеллектуальную провокацию. Думаю, Балабанов валял дурака, но облек дуракаваляние в такие формы и затронул такое количество гвоздевых интеллектуальных тем (порок, порка, извращение, кинематограф, нетрадиционная любовь, рубеж эпох), что попросту вынудил критиков искать шифры и изобретать трактовки.

Наталья Сиривля: Мазохистские и вуайеристские авторские комплексы в красивой упаковке. Герметичность упаковки позволяет наблюдать захватывающий процесс размножения болезнетворных бацилл без риска подхватить инфекцию. Радует тепло лирического чувства, нежность автора к своим монструозным персонажам — ведь болезненная искренность все же лучше здоровой лжи.

Ирина Павлова: Эротическим фантазиям прыщавого подростка воздвигнут изысканный целлулоидный памятник. Жаль, что болезненные авторские комплексы оказались так важны для осчастливленного фильмом человечества. Я огорчилась бы, если бы Рембрандт писал примитивные садомазохистские порносюжеты. Впрочем, они, скорее всего, оказались бы и не примитивны, и общезначимы. Напрашивается вывод: Балабанов — не Рембрандт.

Александр Трошин: Как всякий стильный фильм, «Уроды…» — продукт эпохи мнимостей. И одновременно — эстетический приговор ей. Но меня больше мучает вопрос не эстетический и не культурологический — скорее психоаналитический: что должен испытывать человек, направляя взгляд камеры на два детских тельца — беззащитных, униженных раздетостью?

Станислав Ф. Ростоцкий: Не столько кино в чистом виде, сколько весьма занимательный тест, заставляющий думать о собственных психоаналитических проблемах. Это как раз тот случай, когда каждый понимает в меру своей испорченности. Холодные руки инфернальных порнографов с глумливым равнодушием перебирают самые потаенные и отвратительные «струны сердца». Ощущать это довольно неприятно. Но еще неприятнее осознавать, что экранный хоровод «аномалий и извращений» претит тебе вовсе не так сильно, как хотелось бы.

Сергей Кузнецов: У меня нет никаких этических претензий к фильму Балабанова, только эстетические. Сюжет стилизован под немые фильмы, изображение — под фотографии начала века, а манера актерской игры вызывает в памяти советское кино «о дореволюционном прошлом». Три эстетики не взаимодействуют, а механически накладываются друг на друга. Но чтобы заметить это, надо знать немое кино и старую фотографию несколько лучше, чем большинство зрителей и критиков.

Марина Дроздова: Как следует из преамбулы фильма, его герои вышли из сюртуков, платьев и пеньюаров персонажей скабрезных фоточек начала века — поэтому от них и веет застенчивым позерством, угловатой старательностью. Стилистика фильма являет собой чистый продукт в том смысле, что это «одна мысль в формах одной мысли»: наверняка найдутся поклонники такого «дистиллированного» подхода, к тому же созвучного ясной методике порнодела.

Петр Шепотинник: Режиссер чувствует себя в фактуре того времени не совсем уверенно, как в антикварном магазине незнакомого города. Минимализм фильма вынужденный, а не благоприобретенный, вторжение в дебри прошлого века наталкивается на мучительную необходимость его просто-напросто обживать. Не знаю, может ли служить похвалой фильму то, что он открыт для любых постмодернистских трактовок — эти сросшиеся близнецы готовы быть чем угодно, вплоть до евразийского образа России, в которой испокон веков плотское борется с духовным, языческое с христианским, «левое» с «правым» и так далее.

Дмитрий Быков: К миру и тем, кто его населяет, Балабанов относится с брезгливостью. В его фильме так всех жалко, что удавить хочется. Заставить сиамских близнецов позировать нагишом и исполнять «однозвучно звенит колокольчик…» — значит действительно очень сильно устать от людей. Или от собственного отношения к людям. А может, к уродам. В мире Балабанова это синонимы.

Ирина Любарская: Если мода главным героем последнего десятилетия века делает «фрика» — так тому и быть. Многие не захотели замечать «людей», упирая на «уродов» и обвиняя автора в «проповеди разврата и имморализма». Мне хочется защитить от этих обвинений грустных балабановских садомазохистов, которым их застенчивый сладкий экстаз принес бесконечную печаль и безнадежность. Балабанов снимал кино о стиле, а его судят с точки зрения чистоты нравов.

Зара Абдуллаева: Инфантильное небрежное кино. Словно Балабанов вдруг разучился делать то, в чем был силен. Тогда уж лучше популистский «Брат», чем этот допотопный «эстетизм».

Денис Горелов: Кафкианские жуки Балабанова полезли наружу. Лавры и фимиам высокому ремеслу. Дружное «фе» отталкивающему аморализму сюжета. Фильм из разряда «не хочу даже вставить в книжку». А никуда не денешься.

Леонид Попов: Фильм Балабанова — с сюжетом, который никакой не сюжет, с героями, которые никакие не герои, со смыслом, который никакой не смысл — прежде всего о том, что само кино просто целлулоид, просто тени на белом экране, и ничего больше.

«Сеансу» отвечают: «Про уродов и людей» // Сеанс. 1999. № 17–18.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera