Так получилось, что наша работа с Олегом Борисовым началась с остановки поезда. А кончилась тревогой расставания и тем горьким необъяснимым чувством, почти перехватом дыхания, какое бывает, когда поезд трогается с места, медленно набирает скорость и, все удаляясь превращается в точку. Олег Борисов, его лицо, глаза возникли перед нами, когда мы с Александром Миндадзе начали фильм «Остановился поезд». Именно Борисов представлялся олицетворением достоверности, высокой психологической точности, необходимых для создания такого закрытого и многомерного типа, как следователь Ермаков. Именно Борисов выводил на экран такие архетипы, как Гарин и Рафферти.
В этих его ролях выстраивались сложнейшие психоорганизмы — то гениального ученого-маньяка, то карьериста-политика, шагающего по трупам. И, несомненно, Версилов — недооцененная роль в «Подростке».
Достоевский говорил: «...при полном реализме найти в человеке человека, найти в человеке Бога — это русская черта по преимуществу». Это стало и актерским методом, и сверхзадачей Борисова-реалиста, который создавал образы не одномерные, не «под правду», а со своим, только ему доступным дном, глубоким — до самой сути. ‹…›
Только Борисов мог выразить эту раздвоенность на ангела-хранителя и ангела падшего, на любовь и ненависть, на предельное и беспредельное — в одном маленьком человеке. Выразить с легкостью, без натуги и вместе с тем с сильной внутренней убежденностью.
Хороший актер — это актер, который живет, думает, убедительно существует в быту, умеет красиво и некрасиво ходить, пить, одеваться, влюбляться, изменять, убивать и многое, еще очень многое другое — по хлопушке, в кадре. По команде: мотор.
‹…› в работе над картиной «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского» с режиссером А. Г. Зархи, который энергию Борисова не рассчитал, вознамерясь из драмы жизни писателя сделать мелодраму, укротить трагический потенциал, вносимый Борисовым. Когда Олег Иванович после долгих на этой почве столкновений с режиссером предстал перед директором «Мосфильма» Николаем Трофимовичем Сизовым, он мужественно отстаивал свою точку зрения, отказываясь продолжать съемки ‹…›.
Олега Ивановича наказали: отстранили от съемок на «Мосфильме» сроком на два года — так гласил указ директора. ‹…›
Конечно, на студии все обсуждали поступок Олега Ивановича, кто-то называл его героическим и беспрецедентным, кто-то, довольный, потирал руки, радуясь чужой крови. Обсуждали и то, как Никита Михалков просил разрешения у Сизова снимать Борисова в «Родне». Просил, но не выпросил — директор твердо стоял на своем во исполнение своего же приказа.
В то время мы с Миндадзе сидели в Матвеевской, в доме ветеранов кино, и заканчивали режиссерский сценарий «Смерть машиниста» (впоследствии названный «Остановился поезд»). И чем больше сидели, тем яснее нам представлялся человек из «достоевского» подполья, непривлекательный и «для людей» злой, с больной печенью. Человек «чем более сознававший о прекрасном и высоком, тем глубже опускавшийся в свою тину и совершенно завязший в ней».
Кто мог эту тину распутать (хотя бы начать распутывать, как казалось), вытащить из нее себя и все общество — инертное, уже пожелтевшее от болезни, а заодно и болезнь объявить, с указанием причины и точного диагноза? Только герой Борисова. ‹…›
Надо рискнуть, что мы теряем? — думали мы. Откажут — пусть, но тогда наконец станет ясно, что этого фильма не будет ‹…›.
Первое, что сделали. — позвонили Борисову в Ленинград. Алла Романовна, жена артиста, обрадовалась звонку, но шансы получить разрешение на съемку оценила как мизерные: «Конечно, приезжайте, конечно, сценарий привозите... но лучше бы годика через два!»
Мы поехали сразу. А когда увидели Олега Борисова, возвращающегося из театра на своей «Волге», в белой кепочке, строгого, суховатого, как будто не прекращающего репетировать и думать, — мы поняли: «Всё! Это он — следователь! И другого Ермакова не может быть».
Сценарий Борисову явно понравился, мы получили его твердое согласие: «Ребята, добро. Попробуйте прошибить. Может быть, вам повезет». ‹…›
Надо отдать должное многоопытному Николаю Трофимовичу (Сизову, — примеч. ред), план он изобрел замечательный, «троянский»: «Уезжай, — сказал, — в экспедицию, чтобы об Олеге Борисове никто на „Мосфильме“ слыхом не слыхивал, а из экспедиции готовое кино привези, готовое!» Справедливость все-таки бывает на этом свете. Редко, но бывает.
И еще одно — помимо выигранной борьбы за Борисова, — в чем восторжествовала справедливость: сценарий был «пробит», наконец-то официально утвержден. ‹…›
И в то время, как и теперь, экран был наводнен ищейками, детективами, ментами — в погонах и без, с дедукцией и без дедукции, расследующих, в общем, одно и то же преступление. У каждого своя папочка с «делом», а в папочке — показания, экспертизы. Одним словом, бумажки. И у Борисова-Ермакова — такая же папочка, и в ней точно такие бумажки. Всё, как и у других следователей — только форма при этом Борисову больше к лицу. ‹…›
Мы говорили и с Борисовым, и с Миндадзе: не таит ли эта фигура следователя опасности для страны, опасности возврата к кровавому? Такая, как создал ее Борисов, — нет. Ибо он создал аристократа — «степного волка», а аристократы с таким самосознанием и «сущностным существованием» не доносят и не расстреливают. ‹…›
Именно это основание хочет заложить Ермаков. Только никто из окружающих — от секретаря горкома до журналиста — не выйдет с ним «на субботник» и не разгребет «застой в стойле». За это и ненавидит людей следователь. Ненавидит — страдая и любя их, неспособных к нормальной жизни.
‹…› концентрация, эссенциальность духа — предельная для актера, доказывающая, что чем больше ты это расходуешь, тем больше и «оприходуешь». А если на траты скупиться, ничего не жертвовать. то новых поступлений не жди. Сколько актеров, художников получали в дар одну-единственную баночку краски, и вот — всё мажут розовое по розовому, серое по серому, а за целую палитру заплатить не хотят. Или нечем.
Олег Борисов был при этом абсолютно свободным человеком во всех смыслах этого слова. Он не принадлежал ни к каким группировкам ни в театре, ни в кино, ни в жизни. Его не видели в президиумах и на трибунах. Он был вне политики и так называемой общественной жизни. Был далек от кухонного инакомыслия и коридорных интриг Его не было видно на модных сборищах и «демократических форумах». Он никого ничему впрямую не учил, не морализаторствовал в интервью и на встречах со зрителями.
Не знаю, чего и как он добивался у начальства, у власти. Знаю, что никогда не унижался, был свободен и в этом. И будучи истинно независимым, никогда не кичился своей свободой. ‹…›
Эта внутренняя свобода и определяла ту свободу творческую, ту внешнюю простоту работы, что и являются признаками гениальности.
Однако эти простота и легкость весьма обманчивы — потому что Борисов подтягивает, настраивает вас на что-то другое, важное. Эта настройка бывает стремительной, бывает неспешной... ты уже изготовился к тому, что сейчас что-то произойдет. И все-таки не угадываешь, обманываешься — его удар чаще всего застает тебя врасплох. ‹…›
Но цель Олега Борисова не в том, чтобы вызвать шок, обморок, напустить дыма. Цель его, когда ваше внимание уже завоевано, заставить работать, со-мыслить вместе с ним, готовы вы к тому или нет. Олег Иванович так и говорил: «Я должен здесь растянуть мозги зрителя до размеров, о которых он не догадывается. Конечно, я могу этого не делать, ограничиваясь в данный момент своим превосходством, тем, что сейчас я — следователь, или сейчас я — Гарин, Версилов, а он, зритель — никто. Но раз я чувствую в себе эту силу: увлечь, растянуть, — то, значит, я сделаю. Из мыслящего тростника превращу в подобие божье».
И правда — иначе как прямым разговором о Боге не объяснить тайну героя в сцене с полубезумной «матерью» в «Параде планет», когда в нескольких фразах рассказана судьба русской интеллигенции — преданной, стиснувшей зубы и то ли существующей, то ли нет. Думаю, и через много лет зритель найдет в глазах героя историю очередного «потерянного поколения», а в нем самом — астронома Костина и... актера Борисова. Вот и сейчас — двадцать лет спустя после съемок — могу утверждать: герой Борисова поразительно современен. Современней того, что предлагает нам современность.
Кстати, такая точность, такая объемность в изображении характера героя достигалась Борисовым часто за счет сходства с натурой, с реальной жизненной ситуацией, за счет выстраданного им опыта. ‹…›
Стратегом Олег Иванович был в каждой роли, и еще в главной роли — жизни. Несмотря на то что любил «пугнуть карту», бунтовал и, казалось, совершал стратегические ошибки, стратегом был грамотным, хладнокровным. Решал одну большую, почти что невыполнимую задачу: продлить экранную жизнь своих персонажей остаться «смотрибельным», современным и после ухода. Остаться живым. Причем решал он ее удивительно простым способом — «играл назло всем всегда хорошо». ‹…›
Абдрашитов В. Прибытие поезда// Борисов О. Иное Измерение. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2004.