<...> Общие слова о том, что необходимо ставить фильмы так, чтобы они пользовались успехом у зрителей, мало что значат. Слово «успех» объединяет различные явления. Между табличкой над окошком кассы «Все билеты проданы» и судьбой «Броненосца «Потемкина» мало общего.

Я не смог бы трудиться, имея в виду только себя или каких-то избранных людей, мнением которых я дорожу. Необходимость общности со зрителем, залом — любым — это необходимость общности с людьми. Необходимо верить ,что-то, что кажется тебе жизненно важным, таким же кажется и им: у нас общий гнев, общее страдание. Мне необходимо обратиться к залу потому, что люди должны это понять. Так мне хочется верить. Этих людей в зале я воспринимаю во время работы как близких мне людей, понятных мне, таких же, как и я.

Я не только не уважал бы их, но презирал бы себя, если бы старался рассказать им сочинение Шекспира, подсахарив его тем, что называется «развлекательным»: зрелищным, красивым, знаменитыми фамилиями артистов-любимцев, затратами на роскошь постановки.

Я уверен в том, что сочинение Шекспира — хлеб, а не ресторанное блюдо, которое шеф-повар изготавливает со специальной подачей: приправами, гарнирами, соусами.

Простой хлеб.

Я считаю себя обязанным только в одном — привести все к совершенной ясности изложения, очевидности происходящего, передать мысли автора с возможной полнотой.

Убрать все притворное, лишнее, манерное, «кинематографическое».

Ясность. Плотность. Сущность. Жизненность.

Нетрудно было сделать более эффектными постановочные средства, показать дворы Лира и Гонерильи в блеске роскошных нарядов, прослоить фильм курьезами средних веков.

Я не могу этого сделать: я уважаю людей в зале. Разве они дети, которые нуждаются в погремушках?

На золотом блюде можно подать торт; хлеб должен лежать в глиняной миске или на деревянном столе. <...>

* * *

Для меня примерами выражения истории на экране являются не грандиозные общие планы <...>, а совсем простые кадры.

Я нахожу в них качество, которое Гоголь считал главным для исторического живописца: «Высоким внутренним инстинктом» почувствовать «присутствие мысли в каждом предмете».

Открытие значительности, глубины смысла там, где поверхностный глаз не замечает ничего существенного; способность объединить разрозненные явления, найти связи бездушного и одухотворенного.

В «Матери» Пудовкина часы-ходики, чугунный утюг, рукомойник не детали быта, а элементы эпоса, истории, открытых в неподвижности будничных вещей. <...>

* * *

<...> Замысел в моей работе еще никогда не завершался.

Его прерывала надпись «конец», приклеенная к фильму.

Обычно я просил дать мне возможность еще поработать, но, увы, возможностей уже не было.

Козинцев Г. Из рабочих тетрадей // Советский экран. 1975. № 18.