Старый бородатый человек с львиной гривой волос стоит, заложив руку за борт сюртука. Мы знаем эту фотографию наизусть. Миллионы ее репродукций, увеличений, перерисовок висят на стенах учреждений, библиотек, квартир.
Слова этого человека перевернули всю историю мира. И каждый день миллионы людей в нашей стране превращают эти слова в реальность.
Имя этого человека — Карл Маркс.
Этим именем названы лучшие улицы, площади, фабрики, театры Союза. Тысячи памятников из бронзы и мрамора стоят в разных городах.
И еще один памятник — памятник из самого легкого материала должен быть поставлен человеку с львиной гривой волос: памятник, весом всего лишь в несколько килограммов и длиной в три с половиной тысячи метров кинематографической пленки.
«Карл Маркс» — так будет называться фильм, к постановке которого приступает наш коллектив.
Над свежей могилой Маркса Вильгельм Либкнехт говорил: «Было бы неуместно произносить здесь красивые речи. Ведь не было более страстного врага фразы, чем Карл Маркс. Ведь в том и состоит его бессмертная заслуга, что он освободил от фразы пролетариат, партию трудящегося народа, и дал ей твердую, несокрушимую основу науки». ‹…›
Метод, которым мы уже пробовали работать над трилогией о Максиме, помогает нам и теперь.
Пожелтевшие комплекты газет, стершиеся дагерротипы, изодранные прокламации 48-го года и Коммуны, донесения бисмарковских шпионов, мемуары современников и, главное, блистательная, потрясающая переписка Маркса, Энгельса, Женни Маркс,— целые дни мы проводим среди этих материалов, упорствуя в отборе самого существенного, стараясь проникнуть в смысл эпохи.
И, как всегда, из вороха материала возникают видения, встают образы, исследователь уступает место художнику, исследователь открывает перед художником дверь в оживающий мир, и художник входит, становится современником.
Мы идем по грязным трущобам Лондона, по улицам тоски, отчаяния, холеры. Сквозь мутный туман мы с трудом находим дом на Мейтлэнд-Парк-Род. Мы входим в комнату, заваленную книгами, рукописями, газетами, видим пепел от десятипенсовых сигар на ковре, протоптанную по полу дорожку — по ней ежедневно, от стены к стене, неустанно ходит взад и вперед владелец комнаты.
Он — перед нами, большеголовый, плотный, заросший. Не так аккуратно, как на памятниках, причесаны волосы. Нет сюртука; сюртук снесен в ломбард. Но не из-за этого — гневная речь и ходьба взад и вперед, от стены к стене. Вокруг не только свирепая нищета, вокруг — предательство, клевета, измена. ‹…›
И день за днем, словно живя рядом, мы видим все нового и нового Маркса. Вот он рассказывает детям сказку о Гансе Рэкле, у которого были замечательные игрушки, но дьявол забрал их и снес в ломбард, вот он с неукротимым бешенством громит «бараний социализм» Вейтлинга, вот он забыл о сне и еде и от захода солнца до рассвета, окруженный материалами на всех языках, вдохновенно выписывая сложные формулы, строит великое здание «Капитала».
День за днем растет нужда и бушуют булочник, зеленщик, хозяин квартиры; все, что только годно в заклад, снесено в ломбард и к ростовщикам; умирает голодной смертью ребенок, больна оспой жена, мутная жижа травли, клеветы, ненависти все сильнее окружает уже старого человека с львиной гривой волос.
Но ни на час не останавливается яростная работа; ни карбункулы, ни Фогт, ни угрозы ареста, ни Дюринг не могут погасить пламень гениальной мысли.
Рядом, в Манчестере, Энгельс изнемогает от «собачьей коммерции», пытаясь выкроить хоть какие-нибудь гроши для Маркса. ‹…› Великий революционер, вынужденный ради Маркса стать членом манчестерской биржи. Величайший образ человеческих чувств. Величайший образ дружбы.
Рядом — Женни, потомок герцогов Аргайл, баронесса Женни фон Вестфален, первая красавица Трира, партийный разносчик и переписчик. Величайший образ человеческой любви.
Все, к чему прикасалась буржуазия, было осквернено ею. Ее лучшие открытия были опозорены аферами, шумихой, преступлениями. Семья, мораль, право — загрязнены и обесчещены. Но три человека — Маркс, Энгельс, Женни — проходят через свою эпоху как ее свет и доблесть, как предвестье другой, грядущей эпохи, эпохи социализма.
Великою была эпоха, в которую жили и работали эти люди. Она началась, когда только что умер Наполеон, началась в дни дилижансов, романтиков и ручного труда. Она закончилась в годы, когда уже знали имя Ленина, в годы открытий Дарвина, Менделеева и Эдисона, в годы бурских, китайских и кубинских войн.
Фильм о такой эпохе не может быть «камерным фильмом», картиною о нескольких, пусть с исчерпывающей полнотой и интимностью описанных днях в комнате на Мейтлэнд-Парк-Род.
Законно и полновластно должны войти в этот фильм пейзажи широкого мира. Из лондонских смрадных улиц Маркс и Энгельс с изумительной ненасытностью тянулись к миру — к большим городам, к далеким колониям, к диким селениям Боснии, к рынкам Китая. Письма наполнены географическими наименованиями, пылкими дискуссиями о судьбах сибирских крестьян. Люди эти создали международное товарищество рабочих.
Жизнь этих людей протекала в мелких городках Германии, в романских странах и на британском острове. Классические пейзажи парижских улиц, на которых еще витает тень Марата, лондонских закоулков, замечательно нарисованных Доре, средневековых маленьких площадей Трира, Бонна и Кельна — должны ожить в будущем фильме.
Фильм этот не может быть фильмом только о трех людях. В дело двинуты массы — на июньских баррикадах, на фортах Коммуны развевается красное знамя миллионов трудящихся, из черных шахт Крезо и Сент-Этьена выходят бастующие, не побеждаемые углекопы, на конгрессах I Интернационала встречаются и сливаются для победы пролетарии всех стран. А между ними, между великими армиями и великими полководцами, стараясь удержать, оклеветать, уничтожить, — подлые, кромешные фигурки всяческих Штиберов, Кинкелей, Фогтов, сыщиков, провокаторов, ренегатов, путают и путаются под ногами трагически нелепые Лассаль и Бакунин, а где-то сзади — тяжелые, архаические Бисмарк и Пальмерстон.
И, несмотря на все это,— пусть пейзажи, пусть галерея фигур,— это будет фильм о Марксе. В этом его смысл — не стать альбомом исторических иллюстраций, не превратиться в калейдоскоп бессвязных сцен, хотя бы и виртуозных по качеству, не задавить зрителя цитатами, городами, персонажами.
Это будет фильм о Марксе, и в этом его задача. ‹…›
Козинцев Г. О кино, фэксах и себе // Козинцев Г. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Л.: Искусство, 1983.