Степан, на ходу раздеваясь, подошел к реке и вдруг остановился в смущении и нерешительности. Из реки выходила девушка, и, мельком увидев ее за кустарником, Степан узнал Аграфену. Заметив Степана, она тоже остановилась и присела в воду, так что видна была только голова ее. Но Степан словно прирос к земле и, вместо того чтобы повернуться и уйти, все стоял и стоял, глядя на нее в упор. Аграфена побрела к берегу и села там, невидимая из-за кустов. Раздвинув ветки, она высунула лицо и сказала Степану:

— Ну, чего ты уставился? Чего смотришь?

И тут, забыв все, что отделяло его, учителя, от тех времен, когда он был просто Степкой Лаутиным, веселым и смелым парнишкой, чуждым смущения, он сказал ей каким-то осипшим голосом:

— А что такое? Что, тебя убудет, что ли? Вот смотрю и смотрю.

— А по мне, хоть как,— дерзко сказала Аграфена и смело пошла из-за кустов прямо на него.

Степан не выдержал, отвернулся и опустился на землю совсем рядом с одеждой Аграфены, раскиданной на берегу.

— Опять не легче,— сказала невидимая ему Аграфена,— одеться-то дашь? Или нагишом идти заставишь?

— Ну, так что, одевайся,— сказал все тем же сиплым голосом Степан.

И мокрая Аграфенина рука слегка толкнула его в спину, потянув из-под него рубаху и юбку. Затем она, одеваясь, поочередно поднимала с травы то одну, то другую вещь, а он все сидел и кусал травинку, жестко двигая скулами. Когда она взяла косынку, чтобы повязаться и уйти, Степан взял Груню за руку и притянул к земле.

Она не сопротивляясь мягко опустилась с ним рядом и так они некоторое время сидели, часто дыша и не глядя друг на друга.

— Ну, что же делать будем? — с трудом проговорил Степан, стараясь быть развязным, и попытался улыбнуться, но Аграфена не улыбнулась в ответ и промолчала. Тогда учитель обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в губы. (....)

Учитель заперся у себя в комнате. Он сидел за столом, обхватив голову руками. Перед ним в красивой рамке — фотография, женский портрет. Глядя на фотокарточку, на лицо, улыбающееся ему, учитель раскачивался, как если бы его мучила жестокая зубная боль. Через окно было видно, как по улице гнали стадо коров. Мать, стоя у ворот, смеялась и кричала что-то жившей напротив куме. Учитель сердито взглянул на веселую уличную жизнь и опять уставился на портрет. Дверь тихонько приотворилась, в комнату заглянула Маня.

— Уйди отсюда! — крикнул учитель.

Маня испуганно спряталась за дверь. А он опять смотрел и смотрел на карточку. Дверь вновь приоткрылась, и снова высунулась Манина голова, причем на лице ее было написано, что она готова на все.

— Степан,— сказала она быстро,— ты как хочешь, но время на закладку идти. Народ собрался уже поди.

— Да, да, да...— встрепенулся учитель, и лицо его перекосилось, как если б зубная боль стала еще сильнее.

Маня жалостно вздохнула и тихо прикрыла дверь. Учитель поерошил волосы перед зеркалом, нервно одернул рубаху и, громко стуча сапогами, вышел. Рванул дверь и оказался на улице.

На дворе Маня разговаривала с Аграфеной. Аграфена, аккуратная, прибранная, спокойная, улыбалась каким-то Маниным словам, будто ничего такого и не было и все оставалось как прежде. При виде Аграфены учитель хотел было уйти обратно в дом, но тут у него возникло какое-то решение, он быстро сбежал с крыльца, подбежал к девушкам и, крепко ухватив Аграфену за руку, потянул ее со двора. Аграфена упиралась, но учитель сжимал ее руку все сильнее и больнее.

— Живей, пойдем в сельсовет,— проговорил он, задыхаясь,— да и дело с концом.

При этих словах лицо его выразило такую отчаянную муку, что душевное его состояние не оставляло никаких сомнений.

Аграфена собралась с силами и вырвалась:

— То есть зачем это — в сельсовет?

— Расписаться, вот зачем,— быстро проговорил учитель, глядя мимо нее.

— Ах вот зачем,— усмехнулась Аграфена,— а я-то, дура, не поняла. Думала, хоронить кого торопишься, а ты, значит,— расписываться. Только вот что, Степан Иванович,— сказала она ему тихо,— никуда я с тобой не пойду, так что ты зазря себя не беспокой.

Степан вздрогнул и посмотрел Груне в глаза. Странно улыбаясь, она сказала еще решительнее:

— Никуда я с тобой не пойду!— И, все еще улыбаясь: — Ты хоть спросил бы, полюбопытствовал, любят тебя ли, нет ли?

Степан молчал.

— Эх, учитель, учитель,— сказала Груня тихо,— Человек вы будто новый, а рассудили по-старому,— И пошла было от него, но вдруг остановилась и сказала еще: — Эх ты, дурачок! И чего ты так напугался? Ты думаешь, ты со мной шутку сшутил, а вот и нет. Как раз я с тобой пошутила. Вот оно как.

И пошла от него, пыля по вечерним улицам, и, закинув руки за голову, запела.

Учитель остался один на самой середине улицы.

Груня повернула к своему двору, взялась за щеколду. Едва закрылась за ней калитка, как она повалилась на землю. Испуганные куры шарахнулись в разные стороны. Она засунула кулаки в рот, чтобы не завыть от горя в голос, худощавые плечи ее затряслись под кофточкой. Вдруг она подняла лицо, залитое слезами, и проговорила сквозь рыдания:

— Степушка, милый ты мой... Это что же я наделала, несчастная? — и, уже не в силах больше сдержаться, завыла в голос...

Коровы прошли. Прошли и ребята-подпаски, щелкая длинными кнутами и крича:

— Куды тебя, холера, занесло?..

А Степан все стоял на том месте, где его оставила Груня. Сзади послышался знакомый грохот, и в облаках пыли к нему подкатил секретарь райкома Ремизов.

Секретарь хлопнул учителя по спине.

— Эй, педагог! Чего стоить, будто муху проглотил? День-то у нас сегодня какой! Давай живо на закладку! Поговорим по пути...

Закладка школы-десятилетки происходила так же, как происходят все закладки. Секретарь райкома говорил речь, стоя над небольшой ямкой на месте будущего котлована.

Степан Лаутин стоял неподалеку. На лице его, обращенном к секретарю райкома, было написано смятение от разноречивых чувств. Когда Резимов кончил говорить, к Степану подошел отец и тронул его за плечо:

— Выскажи свое слово!

Степан вздрогнул, одергивая на ходу рубаху, как ученик на уроке, поднялся на холмик для ответной речи.

Маня видела всю сцену, происшедшую между учителем и Аграфеной, и, снедаемая любопытством, забежала к Аграфене. Аграфена все еще сидела прямо на земле. Двор был пуст. Все домашние ушли на закладку, и Груня в своем одиночестве и горе забыла обо всем. Глаза ее распухли от слез, волосы растрепались, полушалок сбился. Маня тихонько подошла к ней и присела рядом.

— Груня,— тихо проговорила Маня.

— Что, Манюшка?

— Что промежду вами произошло?

Груня молчала.

Маня взволнованно старалась заглянуть Аграфене в глаза, обнимала ее, но та отводила глаза в сторону, прятала лицо.

— Ты ему высказала? Да? Да? — пытливо шептала Маня, склоняясь к Груне.— Открылась? Да?

— Ой, Манюшка! — тяжело вздохнула Груня.

— А он насмеялся над тобой, да? — не унималась Маня.

Груня коротко взглянула на нее запухшими от слез глазами.

— В сельсовет позвал расписаться.

— Что ты? — отпрянула Маня. Помолчала. Видно, что ее ум напряженно работает и не может разобраться в происшедшем.

— Значит, разлюбила его, да? — опять торопливо зашептала она.

Груня глубоко, по-детски вздохнула, слезы снова наполнили ее глаза. Маня шмыгнула носом и крепко обхватила Груню за плечи. Теперь она все поняла и плакала и улыбалась сразу.

— Это ты от гордости, Груня, да? — проговорила она торжественно дрогнувшим голосом.— От гордости, да? — и еще крепче обняла подругу.

Груня прижалась к ней, и так они помолчали некоторое время.

— Никого теперь никогда не полюблю,— сказала Груня страстно.— Никого мне не надо! А его и видеть не хочу. Пройду и отвернусь.

Маня, утирая слезы, поддакивала:

— И верно, Груня, и верно, на черта он нам сдался! — и крепко целовала подругу то в щеку, то в глаза.

Груня подняла с земли полушалок, встряхнула его, закинула на плечи и с неожиданной твердостью проговорила:

Я теперь в ученье пойду до полной учености.

Маня вдруг усмехнулась.

Так ведь учиться у него же придется, Груня.

Ну, так что ж? — возразила Груня, н губы ее едко покривились.— Учитель он, говорят, даже очень хороший.

— Да уж куда лучше,— гордо сказала Маня.

Ну вот, и пускай учит,— проговорила Аграфена.

— Мы вместе у него запишемся,— предложила Маня,— и пускай учит.

Да,—согласилась Груня,— а мы с тобой ловкие, мы до всего дойдем, до полной учености.

Ну, уж это как водится! — подтвердила Маня.

Подруги обнялись, скрепляя объятием клятву.

Герасимов C. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. М.: Искусство, 1982.