Мастерская Герасимова — два волшебных слова. Для меня она была любовью и воздухом. Как я туда бежал, как спешил, боясь опоздать, потому что там и только там, в Мастерской, являлись «и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Сейчас даже комендант ВГИКа, выгонявший нас из аудитории в полночь-запол- ночь, и тот всплывает в памяти милым, дорогим образом. «Там, там под сению кулис младые дни...» Вспоминаю мастерскую Сергея Аполлинариевича и сразу погружаюсь в лицеистскую пушкинскую атмосферу, точнее, наверное, поднимаюсь. Все было подчинено наибольшей самоотдаче, а туг и актерское мастерство, и режиссура, и стихи, и философия, и психология — все, что вмещает в себя понятие «человековедение». И так пять лет. ‹...›
Каждое занятие с Сергеем Аполлинариевичем и Тамарой Федоровной Макаровой ожидалось как праздник, каждая репетиция — событие, каждая встреча памятна. Особенно помню генеральную репетицию спектакля «Братья Карамазовы». С. А., как мы звали учителя, очень много времени уделял этой сложнейшей постановке, в частности, студенту В. Филиппову, игравшему невероятную по сложности роль старика Карамазова.
И вот Сергей Аполлинариевич почувствовал — опять же по-пушкински — «приближение Бога». Он вышел на сцену... Текст громадного монолога в сцене «За коньячком» он и «освоил», и «присвоил». Как опытный, не знающий поражений боец, он вышел на излюбленное ристалище. С первого звука, взгляда мы были околдованы. (Я еще и играл в этой сцене. Играл Смердякова. Теперь я понимаю, что мы тогда были способны лишь только подыгрывать.) Паяц и фигляр превращался на глазах в скромного монаха, аристократ — в ублюдка, мыслящий старец — в хронического идиота, ангел — в беса, порок — в целомудренность, варвар — в созидателя. И все это хмелело от рюмки к рюмке, маховик разнузданности и ёрничества, казалось, достиг предела нечеловеческого куража... Но и это был не предел. Там, за этими гримасами, слезами, слюнями, за плотоядным ртом, за наивным, детским и вдруг ледяным взглядом жил кто-то еще, который грешил и каялся, был палачом и жертвой, — это был Федор Павлович Карамазов. Вся кровеносная система бурлила, подчиняясь воле художника. Актерское пиршество! Тогда еще я подумал, что и десять, и двадцать, и тридцать лет будешь совершенствовать актерское мастерство, а так вот и не сыграешь. Уверен, не один я так подумал. Учиться придется всю жизнь. Это был урок!
Сегодня, может быть, многие подзабыли, но уверен, что и многие помнят, как молодые кинематографисты, окончившие другие мастерские, обращались за советом и помощью не к кому-нибудь, а к Сергею Аполлинариевичу Герасимову. И каждый раз находили поддержку и защиту. Шукшин, Тарковский, Хуциев... да мало ли?! Я помню, как приехал к С. А. начинающий режиссер Аскольдов со сценарием своего «Комиссара». Приехал на Южный Урал в город Миас, где проходили съемки фильма Герасимова «Журналист». Герасимов предложил нам, молодым актерам, прочитать сценарий. Для скорости читали, передавая друг другу прочитанные страницы. Был выходной день, были пельмени, изготовленные опять же всей группой под руководством мастера. За раскаткой теста и за рубкой мяса мы промеж себя называли учителя Сергей Акулинарьевич. Вот за пельменями и состоялось обсуждение сценария Аскольдова. И опять учитель заставлял думать, снова и снова выверяя на себе и на нас идею, драматургические ходы, характеры будущей картины. Потом Герасимов убедит киноначальников в необходимости этого фильма, потом Аскольдов будет собирать актеров (и я в том числе попробовался, но оказался молод — играл Шукшин), потом после завершения всех работ картину будут поносить на всех уровнях, режиссера исключат из партии, затем двадцать лет забвения и... с наступлением перестройки триумфальное шествие по экранам мира. Судьбу «Комиссара» целиком, не перекладывая на другие плечи, не открещиваясь, разделил Сергей Аполлинариевич. В который раз он проходил огонь и воду, вот только жаль, медных труб, фанфар не услышал — его земной путь к этому времени завершился. А, впрочем, к фанфарам он был равнодушен. ‹...›
С. А. был руководителем кафедры актерского и режиссерского мастерства. Вспоминается история с Катей Васильевой, позже ставшей народной артисткой России. Она училась не у Герасимова. Герасимов мог ее видеть только единожды на весеннем экзамене по мастерству за первый курс. И вот на втором курсе у Кати назрел конфликт с ее мастером. Как-то она со свойственной ей прямотой, не совсем тактично заявила тому, что он приходит в институт только зарплату получать, а студентами своими совсем и не занимается. На что мастер отреагировал весьма решительно — поставил перед вгиковским руководством вопрос ребром: или он, или она. Естественно, Катя была отчислена из института.
Герасимов был в отъезде, где-то очень далеко, возможно, за океаном. Вернувшись, естественно, интересовался институтскими новостями. Декан доложил ему, что все хорошо, творческая жизнь бьет ключом и нет причин для беспокойства.
«Знашкать (ходовое словцо С. А.) без потерь?» — подвел черту Герасимов. Тут декан вспомнил: «Одну студентку, правда, исключили». «Это кого же?» — «Васильеву со второго курса». «Это какая же Васильева?» С. А. стал вспоминать и вспомнил длинную, с продолговатым лицом девушку, которая оставила хорошее впечатление на весеннем экзамене. Он ее видел один-единственный раз. Казалось бы, ну что ему, завкафедрой, народному Союза, неоднократному лауреату, члену коллегии, профессору, судьба какой-то девчонки?
Но иначе он не был бы Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым. Для него не было проходных судеб, случайных людей. «А кого мы будем выпускать? За что ее отчислили?» Декан поведал всю историю. Вникнув, С. А. немедленно потребовал собрать кафедру. На кафедре состоялся нелицеприятный разговор с амбициозным мастером. Результатом заседания стал добровольный уход мастера из института «по собственному желанию», а студентка Васильева Екатерина вернулась в институт. Неплохо бы помнить об этом некоторым руководителям Союза кинематографистов и другим влиятельным господам, бывшим товарищам, лелеющим идею о переименовании института кинематографии. Да разве Катя Васильева — единичный случай?
К великому сожалению, нет сегодня лидера ни в кинематографическом производстве, ни в сфере кинематографического образования. Это наша беда и наша вина, разбросало нас... А Сергей Аполлинариевич скрупулезно собирал редкие особи, как садовник оберегал и растил уникальные побеги и саженцы. Думаю, не случайно вторая серия фильма «Журналист» называлась «Сад и весна». Недавно я побывал на родине Герасимова в уральской деревне Кундровы, что прилегла на берегу тихого озера Гебаркуль. Тридцать лет назад я бывал в этой деревне вместе с учителем во время съемок «Журналиста». Мы остановились у дома, где он родился. Учитель сказывал о своем детстве, о родителях, о няне, о деревне, о людях и, конечно, об озере. Он показал сосновую аллею, которую посадил собственноручно, будучи подростком. Реликтовые красавицы и сегодня стоят, и «шорох их вершин» напевает что-то очень знакомое и бесконечно родное. Не так ли и ученики Сергея Аполлинариевича поднялись и трудятся на всех континентах планеты, пробуждая в человеке человеческое, или, опять же по Пушкину, «чувства добрые». В Кундровах вспоминались фильмы Герасимова, и в первую очередь почему-то «Учитель», «У озера», «Любить человека».
Сергей Аполлинариевич не снял ни одного фильма про вождей. Герои его картин — люди доступные, земные, но все романтики, все окрыленные, всегда готовые подняться над мещанским болотом пошлости к идеалам, достойным звания человека. Это и полярники, и градостроители, это и учитель как духовный пастырь нового поколения, это и романтический герой «Маскарада», бесконечно им любимого Лермонтова, это и молодые защитники родины, это и донские казаки в гениальном «Тихом Доне», любимые романтические герои из русской истории и французской классики и вершина — неисправимый романтик и охотник за душами человеческими Лев Толстой. Вот уж к кому Герасимов испытывал притяжение сердца и разума. К Льву Толстому он шел всю жизнь.
Перед глазами у меня в памяти — фотография из его детства. На ней запечатлен мальчик Сережа, а за ним на стене, чуть поодаль портрет великого Толстого. Не случайно висел в доме портрет титана-гуманиста. Последний фильм и главная роль, сыгранная в нем Сергеем Аполлинариевичем, — это подвиг художника.
Как-то на рыбалке в совершенно спокойной, умиротворенной обстановке, когда некуда спешить, находясь в одной лодке с учителем, я сказал ему, что очень сожалею о том, как мало актерских произведений им создано. Помню, говорил ему, что для меня он прежде всего актер и это главное и самое мощное его дарование, затем педагог, далее режиссер и драматург.
— Ошибаешься, кум, — иронично улыбаясь и снимая с крючка окуня, ответил учитель, — прежде всего я писатель, а затем уже режиссер, педагог и артист.
Все расставил точно в обратном порядке. Тогда мне казалось, что прав все-таки я, а сегодня я склонен думать, что прав был учитель.
Нам же, ученикам, учитель завещал, выражаясь словами моего персонажа из фильма «Журналист»: «Совершенствовать мир на основе собственных несовершенств».
Никоненко С. «Совершенствовать мир...» // Искусство кино. 1996. № 8.