‹...›
... Раскрылся занавес. Тюремная камера. В дверь с воплем «Я хочу умереть!» кубарем влетел растерзанный парень (Губенко). (Весь текст этюда шел на английском языке.) В бешеном темпе парень метался по камере, ища смерти. Но все оборачивалось против него: револьвер не стрелял, веревка обрывалась. Напевая под нос, парень стал лихорадочно листать детективную книжку и тут же предпринимал неудачные попытки к самоубийству. Но вот книжка его увлекла, свирепое выражение лица сменилось глуповато-радостным.
«Я хочу жить!» — заорал парень и бросился к двери. Но из-за двери высунулась рука в боксерской перчатке. Прикоснувшись к ней, парень упал замертво, пораженный электрическим током.
— Коля, ты сам срежессировал этюд? — спросил Сергей Аполлинарьевич, когда Губенко вернулся на место.
— Да, сам, — ответил Губенко. — Меня очень интересует эксцентрика. Как быть актерам с эксцентрикой?
— Если говорить о принципиальной постановке вопроса, — ответил Сергей Аполлинарьевич, — то реалистическое искусство никогда не отрицало искусства обостренных форм. Эта мысль принадлежит Ленину. Во время одного из представлений Владимир Ильич сказал, что в эксцентриаде есть какое-то сатирическое или скептическое отношение к общепринятому, есть стремление вывернуть его наизнанку, немножко исказить, показать алогизм обычного. «Замысловато, а — интересно», — сказал Ленин.
В разработке современного искусства не стоит сбрасывать со счетов эксцентрику, гротеск и даже цирковую буффонаду. Куда девать тогда Чаплина, Черкасова, которые вышли из эксцентриады? Куда девать тогда чапаевские выражения: «наплевать и забыть!», «часа через пол» — ведь это тоже эксцентрика!
А куда девать тогда самого Дон-Кихота? Искусство обостренных форм должно иметь место в современном искусстве. Я, как убежденный реалист, в интересах своего художественного направления стремлюсь собрать в копилку все богатства мира. Так что в принципе я за эксцентрику. Но стоит ли вам сейчас в своих работах заниматься эксцентрикой?
Я считаю, что рано. У вас сейчас любопытный период поисков на ощупь. Пожалуйста, ищите, соблюдая при этом, как было вам сказано, два условия, поставленные В. И. Лениным: чтобы не было в ваших поисках контрреволюции и порнографии.
Но хорошо искать там, где лежит, иначе не стоит тратить усилия — времени жалко. Губенко на ощупь набрел на эксцентрику, и я считаю, что в показанной им эксцентриаде в принципе кое-что лежит. Но пока только в принципе, потому что практически Коля не в состоянии был справиться с этюдом — умения еще нет. Все, что он делал, было очень наивно, потому что Коля не знает еще, как надо было сделать.
Чтобы было выразительней, Губенко соединил трагический гротеск с клиникой. Коля играл страшное нервное напряжение, бешеный темп. Это не выход из положения: клиникой увлекаться не надо. Во-первых, это очень опасно: всякое отклонение от нормы в области психики человеческой — игра с огнем. Самонастроение имеет огромное значение, и, увлекшись клиникой, можно приблизиться к состоянию душевной болезни и войти в ее сферу. Во-вторых, с точки зрения вкуса я терпеть не могу психиатрию в искусстве. Конечно, бывают случаи, когда актер играет по задаче образа болезнь, когда это необходимо для того, чтобы раскрыть правду характера. Тогда клиника в какой-то мере необходима: надо точно знать, чем человек болен, как это практически влияет на его характер и как это конкретно выражено. Но до этого вам еще так далеко! Увлекаться же клиникой для того, чтобы было просто острее, чтобы пощекотать у зрителя нервы, — дело непочтенное и бесполезное: времени жалко. Столько интересного в области нормы, что заниматься этим просто нерасчетливо. Я много раз играл сумасшедших: с Катаевым, с Крючковым (была у нас такая игра для себя), но не всерьез, а для того, чтобы выяснить смешную, эксцентрическую сторону этого дела; на опровержении логики построены все ранние американские комические: на голову человека падает горшок, по логике он должен умереть, а ему хоть бы что. Здесь смешное в алогизме, в нелепости.
Но эксцентриада — обостренная форма искусства, опирающаяся прежде всего на точность. Чаплин — великан эксцентрики — опирал свое искусство именно на точность. В жизни Чаплин, что-то рассказывая, все время иллюстрирует рассказ игрой пальцев и глаз. При этом — будьте уверены — он соблюдает верное соотношение пропорций: он точно знает, сколько времени можно тянуть паузу, сколько раз повторить действие, чтобы было смешно. При этом краткость, лапидарность движений имеют решающее значение. Тогда даже в рассказе, не говоря уже о показе, создается предметная картина будущей сцены.
У Губенко же были хаотичные, пестрые движения, и нервозность ничем ему не помогла. Он хлопотал, маялся, что-то инстинктивно выходило, но все-таки Коля напоминал человека, не умеющего плавать: с тройными усилиями пытался удержаться на поверхности воды и все-таки пошел ко дну. Придет время, он поймет, как строить гротеск на техническом расчете, и будет лежать на воде плашмя — вода сама будет держать его. А пока еще рано. В который раз говорю вам: не ходите на кита с мухобойкой, на него с гарпуном ходить надо. Научитесь владеть гарпуном, тогда, пожалуйста. ‹...›
Волянская Н. На уроках режиссуры С. А. Герасимова. Москва, Искусство, 1965