Я учусь в мастерской Игоря Андреевича Савченко. Мы все, его студенты, как и положено, любим своего мастера, гордимся им и со свойственным нам молодым гонором поглядываем гордо вокруг, на студентов других мастерских. Но...

Но есть в институте мастерская, которая вскоре начнет привлекать самое пристальное внимание, особенно нас двоих — моего друга и однокурсника Феликса Миронера и мое. Это — герасимовская мастерская. Там бурлит какая-то, пока еще неведомая нам жизнь, открываются и закрываются двери, в которые вносятся и выносятся какие-то предметы, пробегают девушки в длинных юбках и исчезают за таинственными дверями, и даже кто-то в цилиндре. Там идут репетиции! — мы, первокурсники, пока что заняты упражнениями на бумаге — там же готовят что-то носящее название показ: новое для нас, магическое слово. Туда направляется важный мужчина в добротном пальто (первая послевоенная зима, топят плохо) с каракулевым генеральским воротником, уверенность и устремленность в походке — Герасимов. Конечно, мы знаем его, мы видели его фильмы еще до поступления в институт. ‹...›

Мастерская Сергея Аполлинариевича Герасимова и Тамары Федоровны Макаровой существовала в институте заметно, видно, притягательно. Это была их первая вгиковская мастерская, за которой привычно закрепилось название «Молодогвардейская». ‹...› Уже ходили легенды о сделанной на площадке «Кармен» Мериме — Лиозновой с Инной Макаровой в роли легендарной цыганки. Работа, которую, я увы, не застал, поступив годом позже.

Но не только показы. Я иной раз старался проникнуть на занятия. Помню замечательную лекцию о Гоголе. Герасимов удивительно глубоко и увлекательно анализировал образный строй, наизусть цитировал «Мертвые души», смаковал гоголевские фамилии: «Неуважай-Корыто! А? — и заливался тихим счастливым смехом. — А это — «клен протягивал лапы-листы!». ‹...›

Когда я уже заканчивал институт, Герасимов набрал новую мастерскую. Тогда-то я познакомился с первокурсником Николаем Рыбниковым. ‹...› Уже здесь в институте становилось ясно, что это актер незаурядный, и впечатление от сигранных им в мастерской ролей было для нас с Миронером решающим, когда мы начинали нашу первую картину — «Весна на Заречной улице». ‹...›

У Герасимова есть фильм «Большая земля». Это очень сильная картина об эвакуации за Урал крупнейшего металлургического завода, о сложной жизни военного тыла: станки монтируются под открытым небом, люди живут в палатках. Очень сильное впечатление. К сожалению, в оценках герасимовского творчества этот фильм существует несколько в тени. Странно. Я смотрел его в институте не один раз, очень люблю его.

Мы с Миронером часто размышляли над тем, как бы соединить савченковскую манеру, которую определяли изобретенным нами термином «звонкость», с густым герасимовским реализмом. Таким своеобразным способом мы надеялись выработать будущий собственный стиль. Сам Герасимов определял свой метод как «натурализм» и очень широко, настойчиво это подчеркивал, считая его основой своей школы. Вдумайтесь — и это в те времена, когда едино существовал только соцреализм, и ничего не должно и не могло быть иного. ‹...›

Скоро он откроется для меня новыми чертами характера, новыми гранями, как человек, способный поддержать не только добрым словом, но и действием, поступком. Так было, когда он решительно встал на защиту моего следующего фильма — «Два Федора». Странно, но эта незамысловатая, даже наивная картина вызвала горячие споры в прессе и на одном из первых пленумов недавно созданного Союза кинематографистов. Особенно резко налетел на нее И. Пырьев. Ругал отчаянно за мрачность (?!) и еще за какие-то грехи, заодно припомнив «Весну на Заречной», где герой, по его словам, посмел войти в комнату к женщине в галошах — где он только это углядел? Пырьев, человек крупного своеобразного таланта, резкого характера, часто бывал субъективным, нетерпеливым и мог с трибуны или еще как-нибудь припечатать наотмашь.

На меня, к тому времени еще неопытного, не выработавшего иммунитет к подобным баталиям, накаленная атмосфера обсуждения подействовала, и от нервного перенапряжения и выпитых неосторожно нескольких чашек кофе со мной случилось что-то вроде сердечного приступа, меня даже уложили на диван в соседней комнате и, кажется, вызвали «неотложку». Надо мной хлопотала Тамара Федоровна и, подбадривая, пересказывала выступление Герасимова — что мне не удалось слышать. Потом и другие пересказывали.

Хуциев М. // Послесловие: С. А. Герасимов в высказываниях, воспоминаниях, письмах. М.: ВГИК, 1996.