Начало актерской работы Чиркова при желании может быть отнесено к зиме 1918 года, когда он учащимся шестого класса средней школы в Вятке впервые выступил на сцене, правда, не актером, а суфлером, в спектакле драмкружка. Вслед за этим пошли уже «настоящие» выступления в любительских спектаклях. Играть приходилось и в школе, и в воинских частях, и в деревенских клубах. Словом, если взять эти годы за исходное в актерской биографии Чиркова, то, пожалуй, вскоре можно будет уже отмечать двадцатилетний его юбилей. Но такое исчисление профессионального стажа актера было бы неправильным. В эти «любительские» годы сам Чирков еще всерьез не задумывался о будущей сценической карьере. Недаром, приезжая в 1921 году в Петроград, он поступил учиться не в театральную школу, а в Технологический институт.
Пребывание в Технологическом институте оказалось, однако, недолгим — Чирков сдает экзамен в Институт сценических искусств.
В театральной школе Чирков приобрел первичное знакомство с технологией актерского мастерства. Это знакомство было далеко не полноценным. В мастерской С. Э. Радлова, где занимался Чирков, основное внимание уделялось вопросам так называемой внешней техники актера. На одном из выпускных спектаклей Чирков играл роль ростовщика Крутицкого в комедии Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». И зрители, и критики спектакля, говоря о выступлении Чиркова, отмечали прежде всего удачу внешнего рисунка роли — четкий, экономный жест, продуманность и выразительность движения, этакую «кошачью повадку». Внешне Крутицкий характеризовался остро и интересно. Но основная задача, которую надлежало разрешить исполнителю роли, — путем тончайшего психологического анализа раскрыть характер образа, природу стяжательства Крутицкого. ‹…›
Подлинной школой артистического мастерства явилась для Чиркова, так же как и для его сверстника и товарища по театральной школе Николая Черкасова, работа в Ленинградском театре юных зрителей под руководством режиссеров А. Брянцева, Б. Зона, Е. Гаккеля.
Когда в 1925 году, еще не закончив учебы в Институте сценических искусств, Чирков начал работать в Театре юных зрителей, амплитуда его возможностей, актерских интересов и способностей казалась строго ограниченной. Комик-простак, характерный простак с некоторым тяготением к буффонаде, но, в основном, простак, простак и снова простак — таким казалось существо артистической индивидуальности Чиркова. Недаром почти сразу же, как приходит он в ТЮЗ, его вводят в роль Иванушки-дурачка в «Коньке-Горбунке», недаром ему доводится впоследствии сыграть на тюзовской сцене целую галерею этаких «комиков-дурачков» (лакей Антек в пьесе «Так было», забитый денщик, дурачок в пьесе «На перевальной тропе» и тому подобное). Острокомедийной, буффонадной по рисунку была и первая большая роль Чиркова в театре, сразу создавшая ему «имя и положение».
В пьесе Бруштейн и Зона «Дон-Кихот» (постановка Б. Зона) Чирков играл роль слуги «рыцаря печального образа» — Санчо-Панса. Характеристика Санчо-Панса, при всей гротесковости рисунка, была в основе глубоко реалистична. Санчо-Панса жалобно стонал, скулил, с завидным упоением жевал еду, пользуясь для этого любым подходящим поводом. «Ей, ей, душе моей, еда всегда всего милей». Эта песенка, умильно распеваемая Санчо-Пансой, на первый взгляд, действительно характеризовала весь круг его интересов. Уже одной этой краски было бы достаточно, чтобы построить в буффонаде смешной, занимательный образ несколько дурашливого и прожорливого слуги Дон-Кихота. В ходе спектакля раскрывалась постепенно неизмеримо более сложная и интересная характеристика. Не только жадность, не только скупость, но и своеобразное лукавство, хитрый, практический ум, осмотрительность, деловитость — все это вошло в характеристику.
Играя роль Санчо-Пансы, Чиркову приходилось пользоваться самыми разнообразными средствами театральной выразительности. Плодотворное применение нашел здесь опыт школьных выступлений в водевиле, опыт участия в коллективном шуточно-пародийном танце «Чарли Чаплин, Пат и Паташон».
Неслучайно к водевилю, уснащенному куплетными вставками и танцевальными отступлениями, Чирков часто возвращается впоследствии (в эстрадной постановке водевиля Сологуба «Беда от нежного сердца» он не так давно с успехом играл роль влюбчивого жениха-провинциала; простодушнейшего Гаргаре изображал Чирков в «Святыне брака» Лябиша, поставленной в 1934–1936 годах мюзик-холльной мастерской Н. П. Акимова).
Водевиль и буффонада — отличная школа для актера. Водевиль помогает актеру овладеть легкостью, ритмичностью и музыкальностью движения и речи, ясностью, четкостью, остротой фразировки. Водевильная школа сослужила свою службу для Чиркова, помогла ему впоследствии хотя бы в разработке песенных эпизодов «Максима».
Но водевилем и буффонадой не могли быть ограничены его актерские возможности. И заслуга руководства Театра юных зрителей в том, что оно увидело в Чиркове не только комика-простака, незаменимого исполнителя ролей Чижиковых, Антеков и Иванушек-дурачков (хотя и щедро использовала его в этом жанре), но и актера огромной внутренней патетики, подлинного лирического запала, романтической устремленности.
В этом плане две тюзовских роли Чиркова — Семен в «Плодах просвещения» Толстого (постановка Б. Зона) и Тиль Уленшпигель в одноименной постановке (режиссер Е. Гаккель) — кажутся наиболее характерными и значительными. Герой фламандского эпоса «великий гез» Тиль Уленшпигель, разведчик и вестовой восставшей «черни», Тиль, для которого дело революции — дело живое, бодрое и веселое, Тиль-песенник, проказник, смельчак и умница нашел в Чиркове превосходного истолкователя. Чиркову удалось донести до зрителя не только молодость и жизнерадостность, быструю сметку героя, но и острое политическое чутье, боевую страстность, романтику его образа.
А рядом с Тилем — лирический, задушевный образ молодого крестьянского парня в «Плодах просвещения». Органическое чувство человеческого достоинства, трезвость, ясность разума, мягкость и чистота чувства утверждались всеми поступками, всем поведением Семена—Чиркова. Одним из основных средств раскрытия образа оказалась народная русская песня. В «Тиле Уленшпигеле» легко было соскользнуть к псевдоромантической условности, ходульности. В роли Семена маячила опасность некоторой слащавости, сусальности. Обе эти опасности были избегнуты актером.
‹…›
Дрейден С. Борис Чирков // Искусство кино. 1937. № 8.