‹...› В первый раз я увидела его в «Зеленом кольце». Запомнились умные и веселые глаза Пети-переплетчика. Потом Нечаев в «Младости» Л. Андреева. Мешковатый, рыжий, красноносый, ужасно некрасивый, особенно рядом с красавцем Всеволодом — Судаковым. И все равно Баталов мгновенно покорял весь зрительный зал.
Много было в этой пьесе ложной игры в пессимизм. Баталов всем своим душевным строем подчеркивал мнимость этих настроений. Робко запинаясь, Нечаев уговаривал Всеволода разрешить ему умереть вместе с ним. Рядом с Всеволодом он чувствовал себя «человеком неразвитым, армейским офицером-неудачником». Он наивно излагал свои соображения, по которым должен был умереть, и особенно робел и конфузился, когда начинал говорить о своей некрасивости.
«И еще я скажу тебе самое позорное, о чем даже и тебе говорить неловко, ужасно я, брат, некрасив», — говорил он с детским отчаянием.
И когда Всеволод — Судаков с наивной уверенностью разрешал ему умереть вместе с собой, Баталов — Нечаев переполнялся восторгом. Но первое восклицание, срывавшееся неожиданно с его уст, было: «Всеволод, как прекрасна жизнь!»
‹...› Значительной удачей «Разбойников» был Н. Баталов — Франц Моор. Может показаться странным, что именно Баталову с его заразительным обаянием и жизнерадостностью, актеру, русскому, до мозга костей, поручили роль зловещего ханжи.
Но ему очень хотелось играть эту роль. Наблюдая процесс работы, я видела, что Баталов жестоко мучился над ролью, боялся быть «русопятым», трудно и мучительно искал пути перевоплощения. Он настойчиво подбирался к душе Франца Моора, постигая такой далекий от его собственного характера внутренний склад этого человека. Образ получился сложный, глубоко трагический. На фоне конструкций, освещенных мерцающим светом канделябров, особенно трагично звучал его последний монолог, когда Франц уже знает о крахе своих честолюбивых замыслов.
Всегда необыкновенно искренний, Баталов и в этой роли, казалось, проходил все ступени горьких страданий. Всем своим существом недавнего богопротивника, высокомерно отрицавшего веру и в доброе и светлое человеческое начало, окунался он в ужас содеянного. Но, осуждая себя, обуреваемый страхом перед неумолимо надвигающейся расплатой, он ни на минуту не позволял думать, что станет другим. Полный бессильного и злого страха, загипнотизированный ужасом перед близким возмездием, он упорно не смирялся.
Сейчас, перечитывая «Разбойников», я не перестаю удивляться сложности философского содержания, которое вложил Баталов в образ канонического злодея. В его исполнении характер претерпевал изменения поистине шекспировские, в отдельные моменты поднимаясь до высот Макбета.
Кнебель М. Статьи и воспоминания о Н. Баталове // Николай Петрович Баталов: Статьи, воспоминания, письма. М.: Искусство, 1971.