‹…› Леонидов. ‹…› Хотелось бы отметить работу режиссера. Режиссер в значительной степени совпадает в своей трактовке отдельных положений с сценаристом. Он также подходит пародийно. Несколько лишней кажется жена музыканта, вследствие чего вся роль кажется никчемной и ненужной. А на самом деле ей много что нужно было делать. В зависимости от того, насколько убедительна жена музыканта, настолько более убедительны все поступки и самого музыканта, подчас не совсем мотивированные. После того, как мы совместно с тов. Эрмлером стали спасать картину, заменили хроникальные положения, восстановили вынутое, сделали соответствующие изменения надписей. Надписи на одну треть были заменены, после того как я видел, и замены были в худшую сторону. В стиле надписей получился разнобой, и они не дают того, что должны были дать. Если бы люди, ведающие производством, были грамотны, то картина эта была бы для Эрмлера не меньшей победой, чем «Парижский сапожник», а может быть, и большей. Мне лично эта вещь нравится больше. (Аплодисменты.)
‹…›
Юдин. ‹…› И из всех работ Эрмлера эта, пожалуй, не лучшая работа и, я бы сказал — слабейшая, потому что в данной картине нет стиля, нет определенной стилевой устремленности. И если некоторые моменты в этой картине вызывают просто недоумение, то это просто в силу отсутствия художественной четкости в отношении приемов выявления некоторых моментов. Возьмите все характеристики отдельных персонажей, того же рабочего, того же музыканта. Все это дано в разных стадиях. Может быть, это хороший художественный эксперимент: одного показать так, другого иначе, но в целое это не склеивается, в целом картины не получается. Самый материал — это эпоха гражданской войны. Это интересный и богатый материал, но он нуждается в тщательной его обработке, нуждается в какой-то глубине. А в этой картине есть поверхностность, хотя бы в перенесении в плоскость за прифронтовую полосу. Все психологические моменты, перерождение этого музыканта-интеллигента в этой картине все-таки ошаблонены. Думаю, что при всем уважении к Эрмлеру, нам не страшно все это прямо ему сказать... (Шум.) Мы должны отмечать, что на наших глазах растет известный режиссер. Многие Эрмлера в Москве не знают, он работает в «Севзапкино», работал в Художественном отделе, варился в сценарной каше, он ученик Ленинградского института экранного искусства, дал ряд фильмов, и нужно по отношению к Эрмлеру принять следующие позиции. Все те недочеты или ошибки, которые есть, отмечать в 2-3-4, в 10 раз жестче, чем у Сабинского, потому что Эрмлер близкий нам человек, близкий по своей сущности. Эрмлер человек податливый, который может послушаться и согласиться. В этом отношении не страшно указывать ему, что вот здесь у него ошибки. ‹…›
Васильев. ‹…› Дело в том, что сам Эрмлер — мой большой друг. Мы вместе учились в Ленинградском институте экранного искусства, вместе организовали в Ленинграде КиноЭкспериментальную Мастерскую (КЭМ), вместе нащупывали какие-то определенные положения своей работы в кинематографии. Потом нас судьба разделила, я переехал в Москву, он остался в Ленинграде, но связь между нами не порывалась, и мы друг с другом все время общаемся. И как раз по поводу этой картины мы имели разговор в момент ее постановки.
Дело в том, что я считаю, что картина «Дом в сугробах» неудачна, и сам режиссер ею не удовлетворился. Мое мнение Эрмлер в конце концов подтвердил, сам назвал в шутку же свою картину «Гробом в сугробах». ‹…›
Леонидов. ‹…› Вскользь совершенно правильно заметил тов. Юдин по вопросу о стилевой установке. В чем дело... Кинорецензент Фельдман картину называет кинокомедией. Объясняется тем, что весь вопрос в жанре. Если бы режиссером была взята правильно установка на жанр, тогда не было бы разнобоя, который сейчас есть. Вещь была задумана и сделана как комическая мелодрама. Если вы обратите внимание на надписи и те положения сценария, которые сохранились, то вы увидите, что это хорошо доходит. Возьмите момент после кражи дров. Музыкант идет за курицей, и в это же время надпись: «Господи, пошли ему курицу...» Это для того, чтобы подчеркнуть, что здесь вовсе нет такой драмы... Наоборот, здесь надо подчеркнуть комизм положения. Вся установка была на то, чтобы создать драматургические завязки и комические развязки. Но благодаря тому, что в нашем производстве сидят люди, которые руководят делом, которые просто попадают на это место и им говорят: «Вы должны понимать дело», — а они не знают и не понимают, то они начинают понимать по-своему. Читая сценарий, они не понимают, что может получится. ‹…› Когда мы судим картину в АРРКе, то не всегда знаем, как делалась картина. Разрешите сказать, что все работы Эрмлера проходили под моим руководством, и я знаю это лучше, чем тов. Васильев. Я долго протаскивал определенный жанр — комическую мелодраму, — который не может привиться. И только две картины прошли: «Катька — Бумажный ранет» и вот эта картина. Когда я предлагал сценарий режиссерам Ленинградской фабрики, то никто брать не хотел. А когда «Севзапкино» ликвидировалось и нечего было делать, то я предложил Эрмлеру делать эту вещь и сказал, что все равно делать нечего, фабрика денег не имеет. Даже яблоки для картины нужно было покупать за свой собственный счет. ‹…›
Теперь в отношении выпуска в прокат. Здесь не совсем так, как говорит тов. Васильев. Я верю, что советовались. Но Эрмлера запугали. Вы представляете себе, когда человек показывает картину, а ему говорят, что это дрянная вещь, что это гроб... Не говорить же, что нет, я талантлив, что это очень хорошо сделанная картина. Его убедили, уговорили, и картина была угроблена.
‹…›
«Пародийность превратилась в вещь серьезную...» Дискуссионный просмотр картины Эрмлера «Дом в сугробах» в АРРКе 6-го апреля 1928 г. [Публикация и комментарии С. М. Ишевской] // Киноведческие записки. 2003. № 63.