Когда я вспоминаю нашу работу над «Встречным», самым ярким эпизодом, окрасившим и все последующее восприятие судьбы картины, остаются события, связанные со сдачей фильма. Сумасшедшая наша работа подходила к концу.
Два с половиной месяца непрерывной круглосуточной съемочной работы уже позади.
Остались буквально считанные часы до срока, в который мы должны были сдать картину, чтобы она успела появиться на экране точно 7 ноября, в дни празднования 15-летия Октябрьской революции.
Последние две недели, по заранее обдуманному нами плану, вся тяжесть съемочной работы пала на Эрмлера. Я же безвылазно сидел в монтажной. Положение у нас обоих было почти трагическое.
Круглые сутки снимал Фридрих, не успевая даже сделать перерыв для того, чтобы посмотреть, что у него выходит, так как по установленному нами конвейеру снятая, проявленная и отпечатанная пленка немедленно попадала в монтажную, и у Эрмлера не было ни секунды времени, чтобы посмотреть собственные куски.
Мое положение было не менее тяжелым. ‹…›
Казалось, должны были возникнуть неизбежные трения, но они не возникали и здесь, как не возникали ни разу во всей нашей работе, ибо у нас была только одна цель, одно желание, одно обязательство — дать картину, уже достаточно прочувствованную, обдуманную и обговоренную во все предварительные периоды совместной творческой работы над ней, дать эту картину в срок.
‹…› Но положение все же было чрезвычайно тяжелым. В назначенный нами день для приемки картины приехало в Ленинград наше руководство. Картина еще не была готова. Никто из нас ни разу не видел сделанное целиком. Сдача картины являлась для всего коллектива первым просмотром, на котором мы могли бы увидеть всю картину от начала до конца.
Глубокой ночью мы вставляли в контрольный экземпляр последние куски, снятые еще только три часа назад. Терпеливо томились в ожидании наши руководители и работники коллектива. В два часа ночи начался этот «исторический» просмотр.
Мы, конечно, были почти невменяемы от усталости и нервного возбуждения. ‹…›
Свет погас, началась картина. После второй части я почувствовал, что мои нервы не выдержат. Я не мог больше смотреть на картину — она явно проваливалась.
‹…›
Картина явно не доходила. Места, на которые мы рассчитывали, что они будут вызывать или смех, или улыбку, или реплику (ведь так чутко прислушиваешься к первым реакциям своего первого зрителя), проходили в полнейшей тишине.
Я выбежал из зала еще и потому, что сейчас уже не в моей воле остановить картину, а в ней так явно были видны ее длинноты, неправильности, монтажные и съемочные погрешности, картина еще требовала ножниц, ее нужно было, как это мы делаем обычно с каждой новой работой, немедленно отправлять еще на монтажный стол, ее нельзя было показывать в таком виде.
С другой стороны, было совершенно ясно, что с картиной почти ничего уже нельзя сделать, что в ней возможны теперь только незначительные переделки.
‹…› Я вернулся к моменту, когда кончился просмотр. У наружных дверей стоял Фридрих. Он тоже сбежал из зала, он также не мог перенести гнетущей тишины, царившей на просмотре.
Около него сгруппировались некоторые работники коллектива, мы стояли, ежась под мелким осенним дождем, и молчали.
Нам нечего было сказать друг другу, утешать было бесполезно, провал был очевиден. ‹…›
Самое мучительное началось потом.
Как похоронная процессия, все медленно поднялись в кабинет директора, и чудовищной издевкой открылся перед нами празднично накрытый стол для торжественного ужина.
И в пять часов утра истомленные молчаливые люди молча расселись вокруг стола. Ни один из них не проронил ни одного слова о картине, видно, всем было очень тяжело.
Мы категорически отказались сесть за стол, Фридрих так и просидел в углу с закрытыми глазами, откинув голову на спинку стула, все последующие полтора или два часа. Я все же подсел к краю стола, очень хотелось есть, но есть было невозможно.
Председательствующий Б. З. Шумяцкий предложил кому-либо взять слово. Молчание было ответом.
В неловкой и мучительной тишине особенно оскорбительным прозвучал первый тост одного из присутствующих режиссеров: «За ударные темпы работников коллектива!» ‹…›
Нам нужна была критика жесткая, беспощадная, до конца откровенная. Нам стало бы легче, если бы нам прямо, без обиняков, в глаза сказали, что мы провалились.
Вторым говорил товарищ Ю. Лисc. Его выступление нас порадовало. Он честно и прямо сказал, что картина плохая, что он ожидал не этого и что ему очень тяжело. ‹…›
Следующий день принес неожиданности. Вечером был назначен просмотр для Главреперткома. Днем мы с Эрмлером успели кое-что исправить (очень немного и очень неполно — мы удалили один эпизод и переставили другой).
На главреперткомовский просмотр у нас не хватило сил появиться даже перед его началом. Но, по мере того как шла картина, из зала стали доходить странные вести. Один за другим прибегали наши верные ассистенты и помощники и сообщали нам новости с «фронта».
Картина явно принималась. Была такая же немногочисленная аудитория, но она реагировала на фильм совершенно иначе.
«Сводка с фронта» красноречиво говорила о том, что даже суровый и непреклонный Главрепертком местами явно слишком непосредственно реагирует на картину.
А в это время мы с Эрмлером при закрытых дверях в личной беседе с товарищем Шумяцким окончательно отреклись от картины и заявили, что мы оба уходим из кинематографии.
Явно взволнованные вошли в кабинет участники реперткомовского просмотра. Они горячо поздравляли нас, они приняли картину целиком и без оговорок.
Положение для нас становилось запутанным и непонятным.
Мы уже почти примирились с провалом картины, если вообще может примириться художник с провалом своего произведения. Мы начинали запутываться, не понимать, где же правда.
За ночь, после совещания всей творческой головки бригады, мы внесли в картину все изменения, которые могли быть выполнены, и негатив, героически смонтированный нашими ассистентами-монтажницами тт. Лихачевой и Е. Сердечниковой в двое суток, пошел в массовую печать.
Такого просмотра, как первый, больше не повторялось никогда. Кривая успеха картины быстро пошла вверх. Чем шире становилась ее аудитория, тем яснее было, что фильм принимается зрителем, что зритель полюбил его.
1935
Юткевич С. Из воспоминаний // Фридрих Эрмлер: Документы, статьи, воспоминания. Л.: Искусство, 1974.