Понятия «образность» и «актер» в современном кинематографе неразделимы. Мы же, говоря об образном начале, невольно вкладываем в эти слова тот же смысл, что и пятьдесят лет назад. Образность для некоторых из нас измеряется великими немыми фильмами... Понятие образности стало другим, когда актер заговорил. Звук стал частью образной системы кинематографа, и актер перестал быть только пластическим материалом. Естественность. Из-за отсутствия в кино времени, даже если режиссер переполнен массой собственных наблюдений, сделать их достоянием исполнителя очень трудно. Правда, как есть опасность «недорепетировать», так есть и опасность «перерепетировать»: тогда уже будет театр (где другая степень приближения к зрителю), а не кино, для которого неизменным требованием остается естественность. Только в одном этом смысле верно, что актер в пространстве кадра — «вещь среди вещей»: человек должен так же естественно существовать в рамке изображения, как любой объект видимого мира. «Актерское» и «режиссерское» кино. Хочу несколько возразить тем, кто противопоставляет «актерское» и «режиссерское» кино. Когда мы говорим так, значит что-то перевешивает. А должна быть гармония.
После просмотра «Монолога» один кинематографист сказал: «Хорошая картина, только там режиссуры не видно». Так чем же она хороша тогда? Ведь если актеры прекрасно играют, это тоже режиссура, и, наоборот, если режиссура сильна, то в ней и актерские заслуги. Мы с актерами так связаны, мы так едины и нерасторжимы, что разделять нас и проводить между нами границу нелепо.
Я думаю, в системе «актер — режиссер» и тот и другой двигаются друг к другу с одинаковой скоростью и с одинаковым трудом, что в случае удачи приводит к возникновению на экране их общего детища — персонажа, роли. Вот этот-то несуществующий в начале картины персонаж и должен диктовать условия взаимоотношений.
«Артист всегда прав» — эта формула имеет право на существование. Если не получилась роль, значит неверен был выбор режиссера. Актер — существо уязвимое, лицедейство — странная и мучительная профессия.
У актеров всегда сложные отношения с миром. Они, в отличие от обычных людей, улавливают незаметные изменения в окружающих людях, в красках, запахах природы, ритмах жизни и сами меняются вместе с ними. Такая обостренная восприимчивость кажется нам то странной, то смешной или нелепой, иногда прекрасной.
Вообще, если говорить о выборе исполнителя, то чем больше здесь неожиданности, фантазии, тем интереснее может быть результат.
В свое время, скажем, у меня была безумная мысль переписать главную роль в «Монологе», сделав героя героиней, с тем чтобы пригласить на эту роль Раневскую. Как хотелось снять параллельную, что ли, картину, где тема «Монолога» игралась бы этой актрисой! Если бы обстоятельства позволяли подобные эксперименты...
Выбирая актера на роль, следует прежде всего исходить из того, что в нем заложено от природы. По-видимому, сильное актерское дарование включает в себя множество разных «я».
И чем глубже это дарование, тем больше в актере (в пределах его типажности) чужих «я». Наверно, где-то на пересечении устойчивой типажности и возможных «я» и скрыты резервы открытий новых качеств актера, неожиданных поворотов его судьбы в кино.
При знакомстве с актером у меня, как, вероятно, и у каждого режиссера, начинает действовать нечто вроде системы тестов. Я говорю себе, что в комнату входит человек, о котором я ничего не знаю — не знаю, кто он, откуда, какова его история. Первые движения, первые слова, манера сидеть, говорить, смотреть... Если в эти минуты я могу понять, что передо мной артист (пусть даже очень хороший), я не буду его снимать. Следующий этап знакомства сводится к попытке в течение ближайших пяти минут представить себе короткую жизненную историю человека, с которым говорю. И если в истории этой возникает ядро характера, даже, вернее, звенья характерного, которое окончательно проявится гораздо позже, значит знакомство продлится и, может быть, приведет к каким-то реальным результатам. ‹...›
Авербах И. Актер как высшая образность // Копылова Р. Илья Авербах. Л.: Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства, 1987.