«Путевка в жизнь» проектировалась как агитпроп — ничего другого тогда уже и не делали. «Межрабпомфильм» предложил недавнему выпускнику Гостехникума кинематографии (а до того соученику Эйзенштейна, Юткевича, Гарина и Локшиной по Государственным высшим режиссерским мастерским Мейерхольда) Николаю Экку снять «культурфильму» (стыдливый синоним агитпропа наряду с «политпросветфильмой») о работе Деткомиссии ВЦИК по борьбе с беспризорностью. Поскольку эта комиссия возникла под эгидой ВЧК (отсюда финальное посвящение картины Феликсу Дзержинскому), то и непосредственным заказчиком картины выступило ОГПУ. А так как организована Деткомиссия была в 1921 году, можно предположить, что заказ этот был юбилейным, подобно тому как юбилейные госзаказы лежали в основе «Броненосца „Потемкин“», «Октября», «Конца Санкт-Петербурга». Конечно, масштаб исторической даты несколько иной, но суть-то та же.
Надо заметить, однако, что канон агитпропфильма, рожденный весьма специфическими воображением и интеллектом чиновников отдела Агитпропа ЦК ВКП(б) (откуда и укоренившееся позднее наименование этого канона), являлся такой абстракцией, что воплотить его на экране в полном соответствии заданным параметрам было по определению невозможно. Равно как и достичь безусловного успеха. ‹…› И вот что важно: публике было так же скучно это смотреть, как самим кинематографистам — делать. Большинство режиссеров ставило подобные фильмы в состоянии совершенной растерянности и отчаяния — едва ли не прострации ‹…›.
Самые азартные (прежде всего те, кто только пробовал свои силы в режиссуре, — Медведкин, Савченко, Калатозов) пытались во что бы то ни стало сделать так, чтобы им самим было интересно работать. Команда, делавшая «Путевку», была в их числе. ‹…›
Тут надо заметить, что опыт преодоления «нудности» без отклонения от нужной линии у Экка к тому времени уже был — и опыт успешный. В 1930 году он дебютировал полнометражной (!) «культурфильмой» «Как надо и как не надо» («Кожа») — о том, как правильно снимать шкуру с забитой коровы. И превратил этот фильм-инструкцию в эксцентрическую комедию, в центре которой было судебное разбирательство по иску коровы Милки к бабке Февронье за плохое, ненаучное с ней, Милкой, обращение. ‹…›
Но в случае с «Путевкой» результат оказался совершенно иным. Деткомиссия ВЦИК и Главрепертком потребовали немедленного запрета картины. Подозреваю, именно оглушительный успех у массовой аудитории на первых общественных просмотрах был воспринят буквально как катастрофа и официальным руководством, и, увы, кинематографическим сообществом.
Как «поражение на идеологическом фронте» оценил картину «перековавшийся» бывший сподвижник Троцкого, ныне редактор «Известий» Карл Радек. В «ориентации на худшие вкусы зрителя» обвинил авторов «Путевки» руководитель АРРКа, неистовый ревнитель и пропагандист агитпропа Константин Юков.
Но и собратья-кинематографисты упорно отказывали ей в художественных достоинствах по той же причине. ‹…› Сам по себе контакт с «кинематографической улицей» воспринимался как «отдаление от нужной линии», ибо улица рассматривается прежде всего как носитель и рассадник идеологической инфекции. ‹…›
Картина ‹…› утверждает общечеловеческие ценности, делает акцент на жалости и сострадании, более того — она не может и не желает скрыть интерес к отдельному частному человеку и его частной жизни, которая к этому времени объявлена отмененной — если не в СССР, то уж в агитпропфильме точно (отсюда в «Путевке» как рудимент агитпропа — отсутствие вполне ожидаемой любовной линии). И жанровая структура поэтому четкая — в отличие от агитпропа, а жанр этот и вправду самый что ни на есть буржуазный: мелодрама. В конце концов, соответствие запросам и потребностям наличной массовой аудитории тоже есть признак буржуазных рыночных отношений. Это я пишу без всякой иронии. Вот причина того, почему «Путевка в жизнь» оставила далеко позади самые успешные советские фильмы этого десятилетия. ‹…›
Впрочем, одна из причин успеха была чисто специфической для, так сказать, ментальности российского зрителя. За «чумазыми беспризорниками, распевавшими блатные песенки» (Г. Козинцев), стоял один из популярнейших персонажей городского фольклора — «удалой разбойничек», представитель разгульной «вольницы». Недаром героем первой же русской игровой картины «Понизовая вольница» оказался лихой атаман Степан Тимофеевич Разин, а основой сюжета — возникшая во второй половине XIX века популярнейшая застольная песня «Из-за острова на стрежень». Для человека подневольного идеалом оказывается человек не просто свободный, но вольный, то есть свободный от любых общественных норм. «Гуляющий по воле».
Вообще, русский городской фольклор конца XIX — первой половины XX века настолько криминализован и кинематографизирован одновременно, что этот сюжет заслуживает отдельного исследования. Стоит вспомнить целую череду героев: от многосерийного «Васьки Чуркина — русского Фантомаса» (кстати, поставленного и сыгранного Евгением Петровым-Краевским — Стенькой Разиным из «Понизовой вольницы») через астанговского Костю-капитана из многострадальных «Заключенных» до шукшинского Егора Прокудина из «Калины красной». И отмечу, что с приходом звука интонацию подобных фильмов задает именно специфический городской фольклор, который переживает после их выхода новый взлет популярности: будь то «Позабыт-позаброшен» или «Голова ты моя удалая» в «Путевке» или «Перебиты-поломаны крылья» в «Заключенных» — вплоть до есенинского «Письма матери» в «Калине красной». ‹…›
[В] результате шума, поднятого вокруг картины на общественных просмотрах, на сенсационную (первый «стопроцентно говорящий»!) и тем более скандальную новинку пожелало взглянуть Политбюро. Был устроен специальный ночной просмотр в кинотеатре «Художественный» (кинозал в Кремле будет оборудован позднее), на который пригласили и Экка, причем условлено было, что посмотрят первую часть. Но после первой потребовали следующую, за ней — еще, и в результате посмотрели всю ленту целиком.
Выходя из зала, ‹…› Сталин «на ходу процедил: „Не понимаю, что здесь нужно запрещать?“». Что же привлекло Сталина в «Путевке»? Уж не любовь ли к блатному фольклору? Леонид Утесов уже на склоне лет вспоминал, как вождь, приглашая его на концерты в Кремле, частенько требовал спеть «Гоп со смыком» или «С одесского кичмана», к тому времени Главреперткомом к публичному исполнению категорически запрещенные? (Кстати, именно та же страсть к блатным песням у Брежнева, рассказывают, спасла если не от полного запрета, то от третьей категории «Калину красную».) ‹…› Не оказался ли Сталин вождем именно потому, что, будучи частью этой массы, ощущал ее точнее, чем кто-либо из претендовавших на главную роль? Его позиция по отношению к кино на протяжении ближайших лет, его способность угадать потенциальных лидеров проката — «Веселые ребята», «Чапаев», «Юность Максима» — и последовательно поддерживать их, зачастую вопреки мнению деятелей Кинокомиссии Агитпропа ЦК, это наглядно подтверждает.
Так не расшифровывается ли эта фраза, брошенная на ходу после просмотра «Путевки», как «Других зрителей у меня для вас нет» (по аналогии со знаменитым «Других писателей у меня для вас нет»)?
Ведь в восприятии «Путевки» советским зрителем, по сравнению с зарубежным, было одно принципиальное отличие: советский зритель воспринимал каждый фильм как послание от государства.
И из залов, где демонстрируются агитпропфильмы, он не просто уходит — бежит в панике, едва ли не в ужасе от этой директивной интонации, от бесплотного ледяного голоса свыше. Так, как мечутся преследуемые инвективами из радиорупора непосредственно в свой адрес главная героиня в «Одной» или «прогульник» Губа в «Иване». Поневоле захочешь уйти и жить среди «теплых ребят».
«Путевка в жизнь» потрясла «кинематографическую улицу» кардинальным сломом интонации. Доверительный диалог с ней, который неистовыми ревнителями прочитывался как «поражение на идеологическом фронте», был воспринят как сигнал того, что государство поворачивается к народу лицом. И на этом лице — ослепительная улыбка Николая Баталова. «Свой» по улыбке и опознается. Собственно говоря, это и есть сюжет фильма.
Павел Железнов вспоминал потом фразу Мейерхольда (по заказу Мастера он работал над пьесой в стихах о беспризорниках для его театра) о том, что успех «Путевки» держится на двух улыбках — Баталова и Йывана Кырли.
‹…› «Путевка» подается как сюжет недавнего, но все-таки прошлого (время действия в титрах — 1923 год). То есть как фильм исторический. Участники фильма — бывшие беспризорники, воспроизводящие в настоящем свое прошлое карнавальным способом: вновь, теперь уже для представления, напялив некогда согревавшие их костюмы-лохмотья. И тем самым расстающиеся с прошлым уже окончательно. Поэтому в фильме создается убедительнейшая иллюзия беспризорничества как социального явления, оставшегося уже в прошлом и на сегодняшний день преодоленного окончательно.
Что и дало возможность парировать немецко-чешскому журналисту из «больших друзей Советского Союза» Эгону Эрвину Кишу в полемике с Радеком на все том же общественном просмотре в кинотеатре «Колосс»: «Три года назад „Путевка“ была бы репортажем, но сейчас, когда беспризорщина уничтожена, фильма является глубоким социально-политическим документом».
Марголит Е. «Свой! В натуре!» («Путевка в жизнь» как образец «общественного заказа») // Сеанс. 2013. № 55–56.