Не помнится, чтобы имя Теодора Вульфовича когда-либо упоминалось в торжественном перечне писавших о Великой Отечественной, кочующем из одной критической статьи в другую, — особенно по случаю очередной круглой даты.

Он — из пришедших со своим личным свидетельством о войне много лет спустя после ее завершения, в середине восьмидесятых, для начала «обжегшись» при прикосновении к этой теме на своем основном поприще кинорежиссера, когда, как напишет Теодор Юрьевич потом, «320 печатных изданий страны Советов хором заявили, что я «„опошлил последнюю святыню“» (речь шла о фильме «Крепкий орешек»).

Но (сказано в благодарном очерке Вульфовича о Григории Козинцеве) «нет запоздалых писем». Если только они искренни, содержательны, талантливы.

Один из первых читателей написанного Т. Вульфовичем, Василь Быков, чьим напутственным словом сопровождалась в 1986 году публикация прозы дебютанта в «Новом мире» (№ 6), так охарактеризовал ее:

«Это повесть — документ — несколько эпизодов прошлой войны, крохотных по масштабам, но великих по пережитым моментам борьбы, жизни и смерти, из которых и состояла война фронтовиков — солдат и офицеров переднего края.

Главная ценность записей в их достоверности, подлинности боевых ситуаций и душевных состояний действующих лиц…»

И в книге «Там, на войне», тогда опубликованной лишь частично, и в повести «Ночь ночей» (1995) повествование ведется от лица взводного, каким был и сам автор — командир разведки танкового батальона, прошедшего путь от Курской битвы до взятия Берлина.

«Все происходящее, — писал Быков, — увидено его глазами, пропущено через его душу, облагорожено его человеческим страданием, как оказывается, не ставшим легче и малозначительнее оттого, что минуло более сорока лет…»

«Мне все еще кажется, — признавался автор, — что я на страже, берегу вверенный мне взвод…»

О чем была забота там, тогда — понятно: избежать потерь, как писалось в штабных сводках, «в живой силе» («сволочная терминология!» — зло замечает автор, для которого каждая гибель подчиненных — горе-горькое, упрек себе — недоглядевшему, не остерегшему, не подсказавшему…).

Ныне же все силы былого взводного положены на то, чтобы спасти от забвения и своих «ребят», и других, кто рядом, — как офицерскую «ровню», так и «вышестоящих», от комбата до — забирай выше! — командира корпуса, «бати» Белова или полковника Ефимова (и забудешь ли теперь последнего — в слезах над солдатскими книжками своих полегших «пацанов» — «худосочных, некормленых»: «Шестьдесят два, — через всхлип сказал Ефимов. — Вот они все. Трое суток контратаку держали!.. Он их гусеницами утюжит, а они, как грибы, вылезают и чихвостят его… В упор!.. Я такого вообще не видел… Как ваньки-встаньки»).

И добро бы — только от забвения уберечь, но ведь еще и от «красивой» неправды или, как грубиянит наш взводный, «пафосной дохлятины», когда война — не жестокая, кровавая, а то и горестно-грязная явь, а прямо-таки загляденье: «Диэрсте колонне марширт, дицвайте колонне марширт!» ‹…›

«Там, на войне» завершается реквиемом, где автор клялся погибшим «договорить всю правду без остатка». Задача непростая! «Тяжелая это и неблагодарная работа — вспоминать. Да еще добираться до истины». ‹…›

Эта не выветрившаяся за десятилетия горечь в прозе Т. Вульфовича живо и остро ощутима.

Друзья-офицеры предостерегали взводного от его «склонности к высказываниям» на всякие «острые» и «скользкие», небезопасные темы. Но он и в нынешней своей «ипостаси» остается верен себе и рубит с плеча:

«У войны нет и не может быть лица — у войны кругом пасть».

В его книгах она и разверзается, дыша на читателя болью, ужасом, а то и смрадом.

«А уж как они нас чихвостили, — говорится в одном из эпизодов последних, берлинских боев, — канал, его воды вздулись от машинного масла и крови, бензина, солярки и снова крови человеческой» (в «Ночи ночей» случившееся будет воспроизведено во всех подробностях).

«Им нас не жалко… У них нас много», — горестно замечает солдат о «щедрых» на людские жизни командирах. К этой теме писатель возвращается постоянно. «Назовите хоть одного военачальника Великой Отечественной, который получил бы награду «За боевые успехи» при малых потерях, — назовите! — дерзко вопрошает он. — Нет таких. А среди тех, кто уложил всю свою армию или корпус, — сколько угодно Героев…» ‹…›

Словом, страшного, горестного и даже стыдного в этой прозе полным-полна коробушка, но вместе с тем — и подвигов (как ни чурается писатель «громогласности»!), и просто прекрасных поступков, и привлекательнейших лиц человеческих.

При этом автор нисколько не льстит ни собственным персонажам, ни вообще своему поколению — людям «с раздвоенным сознанием… не умеющим додумывать… доводить свою главную мысль до конца» (то есть — о происходившем в стране в тридцатые годы), и потому платившим «кровавую и непомерную дань школе возмужания, зрелости».

Но есть, пробуждается в душах юных офицеров смутное сознание, что война у них идет не только с непосредственным противником, но «и еще против чего-то труднообозначенного, но весьма ощутимого», воплощаемого то майором К. с его приятелем-смершевцем, то замполитом батальона Грачевым, то бытующими нравами, когда «вся армия надсадно орет сверху вниз один на другого», не стесняясь в выражениях.

У взводного с друзьями не только складываются твердые убеждения, принципы и взгляды («воевали не самые сильные, а самые совестливые» и тому подобное). Они стремятся их и в жизнь провести.

«Легенда о БЕНАПах» — значится в подзаголовке повести «Ночь ночей». БЕНАП — это бегущий на помощь. Тем, кто в беде (в первую очередь — раненым, семьям раненых и убитых). А фонд для помощи должны составить взносы в уплату за… матерную ругань. «Наше Общество, — сказано в его уставе, — создается… для того, чтобы не дать войне довести нас до полного одурения». И далее: «Оскорбление подчиненного — ПОЗОР… Уважение к женщинам среди БЕНАПов объявляется НЕПРЕЛОЖНЫМ».

И пусть в иных пунктах этого документа голос составителей по-мальчишески «дает петуха», но вовсе не случайно, не по одной смершевской привычке, на БЕНАПов чуть было дела не завели! Ведь юнцы впервые в жизни самостоятельно выработали нечто, никем «сверху» не предписанное и не санкционированное, сделав явный шаг к свободе!

Недаром то, как чувствуют, думают и поступают герои этой, как было сказано выше, правдивой и даже жестокой, горькой прозы, побудило И. Васюченко, автора едва ли не единственной рецензии на «Там, на войне» («Литературное обозрение», 1987, № 10), охарактеризовать впечатление, производимое написанным Теодором Вульфовичем, как «вдохновляющее торжество человечности».

Турков А. «Договорить всю правду без остатка» // Знамя. 2012. № 5.