Я никогда не вспоминаю о Динаре — не вспоминаю и сейчас. Вспоминать — это совсем другое. Вспоминать можно лишь то, что было в прошлом, с надеждой вернуть его в настоящее. В то, что сейчас есть. А Динара и так есть. Я не вспоминаю ее. Просто думаю о ней и все.
Рудольф плюс Ио — получается Рудольфио. Получается, да вот не получилось. Когда Ио поймет это, она уйдет. Вдруг и навсегда. Вырвется из рук и убежит куда-то, но останется в нем — растерянном, удивленном, одиноком Рудольфе.
Это страшно — все знать наперед. Динара знала. Она все про себя знала и молча снимала свое кино. «За что я люблю кино? За то, что оно жизнь, которая течет со мной вместе…» Нет, снимать кино — это не про нее. Динара жила им и в нем. И те, кто был с ней, иначе не могли. Кино Динары это ее жизнь и их жизнь тоже. Это и моя жизнь, так уж получилось.
Как я впервые увидел Динару — не помню. Только знаю, что это было: февраль семьдесят шестого, «Ключ без права передачи».
Помню утоптанный снег во дворе дома на Мойке, полукружье толпы, маленького бронзового Пушкина с нелепым цилиндром в руке. Помню звенящую тишину, голос Давида Самойлова в морозном воздухе.
Динару не помню. Почему? Может, мне просто хочется уверить себя, что все это в моей жизни никогда не начиналось, и, значит, не кончится никогда. Может, поэтому? Но ведь это на самом деле так.
Тогда, на Мойке, я читал у памятника Пушкину лермонтовские строки — вероятно, читал плохо, и фильм вполне обошелся без меня, оставив на память о себе крупный план в несколько мгновений да пару потрепанных уже фотографий. Вот я смотрю сейчас на них и думаю: не решись тогда Динара на этот эпизод, в сценарии не существовавший — и что тогда со мной было бы? Не знаю. Не вспомни она обо мне два года спустя — и тогда что? Наверное, все получается так, как должно получиться, и почему-то я, а не кто-то другой, оказался нужен ее фильму со странным названием «Жена ушла» — самому незамеченному и непонятому ее фильму, но очень ее фильму. У нее дома снятому, в квартире на Пушкарской…
Съемки у Динары — что это было? Это была жизнь, прожитая вместе. Фильм о людях, которые уже не могут быть рядом, делали люди, которые друг без друга не могли. Это был мир, где каждый — единственный и необходимый. Это был мир Динары: за всем этим, во всем этом была она.
Я не был готов к тому, что все это может кончиться. Мне казалось, что все это навсегда и по-другому невозможно. Потом, когда все взяло и кончилось, я долго не мог понять: как же так?
Сейчас-то я понимаю, что — действительно со мной навсегда. Тогда же я в страхе думал: неужели этой жизни, без которой не могу, я уже не нужен?
А Динара, проходя мимо, могла лишь мельком кивнуть головой, а то и вовсе не заметить…
Но — не забывала. И через два года были «Пацаны»: июль в Приозерске, жара, разбитый автобус — на съемки и обратно. И был эпизод, который она под конец вдруг решила снять, и который я, вытолкнутый к камере (давай, старик) и растерявшийся от неожиданности, завалил. Динара, раздосадованная (кажется, пленки было в обрез), закурила, отошла с кем-то — я же не знал, куда деваться от стыда. И сейчас не знаю. Может, она и забыла об этом сразу — меня это грызет до сих пор. Мне кажется, что в тот момент я ее предал. А злосчастный эпизод, крошечный и ничтожный, до сих пор меня преследует. И я часто проигрываю его про себя, как будто смогу когда-нибудь вернуться и все исправить…
Потом, спустя еще два года, уже не было ничего. Было 4 апреля 1985 года. Не было Динары.
И вот я думаю: почему стихи Давида Самойлова — тогда, на Мойке, у памятника Пушкину? И почему стихи Давида Самойлова, на десять лет постаревшего, что читал он со сцены в тот апрельский вечер, а я слушал и не знал еще того, о чем заставит узнать голос из телефонной трубки несколько часов спустя? «Смерть не так страшна, как мы думаем. Если мы будем идти честно».
Зачем рассуждать о том, что прожито всего сорок два года, что многое не успела: не сняла фильм по платоновской повести «Джан», о котором мечтала…
Динара прожила столько, сколько должна была прожить. Динара успела столько, сколько должна была успеть.
А «Джан» она снимала всю жизнь. Бесконечный фильм о душе, что вечно ищет счастья. Они никогда не заканчиваются, ее фильмы. Они никогда не заканчиваются и никогда не закончатся.
Уходят в темноту ночи десятиклассники…
Мечутся по аэровокзалу отец и сын…
Бежит орава пацанов...
Все было так, как должно было быть. И «Незнакомка» должна была быть не завершена.
«А потом? — Я буду работать. — А потом? — Я выйду замуж. — А потом? — Я стану бабушкой. У меня будут внуки. — А потом? — А потом я умру».
А потом маленький несчастный Муха будет долго бежать за уходящим поездом в надежде остановить, не дать…
«Милый Муха! Папу неожиданно перевели в Мурманск…»
Уходит поезд в Мурманск. Стучат колеса. Она все про себя знала наперед. И прощание со стариком Мельниковым, и взлетевший в ночное небо самолет, оставивший где-то далеко отца с сыном, и Муха, бегущий за мурманским поездом…
Но этот поезд никогда не придет в Мурманск. Будет вечно идти и никогда не придет. Как вечная душа, что ищет счастье, — Джан.
Нашел у себя пожелтевшую газетную статью о ней. «Жизнь у нас только одна. Как мы проживем ее, что сможем?» — ее слова.
Однажды, год спустя после съемок фильма «Жена ушла», когда я уже и не надеялся что, раздался телефонный звонок. В день рождения. Я снял трубку и услышал:
— Узнаешь?
Как я мог не узнать. Конечно, узнал. Сразу. И молчу, задохнувшись.
— Ну, кто?
Молчу, не в силах ничего с собой поделать. Шумят гости за дверью. Молчу.
— Так кто?
Молчу. И так почти вечность — минуту.
— Ну, так кто?
— Динара.
— Наконец, старик…
Савельев Д. Ио // Сеанс. 1991. № 2.