‹…› Наша первая встреча с мальчиками была напряженной. Они не доверяли нам: от них исходили подозрительность, недоверие.
Когда мы к ним пришли — Клепиков, Приемыхов и я — и сказали, что будем снимать фильм о них, и просили помочь нам, потому что мы их не знаем, просили сказать, какие у них заботы, чего им не хватает и что бы они хотели увидеть в фильме, нас встретило упрямое молчание и невидящие глаза, глаза без выражения.
А потом мы провели целое лето вместе с ними, и постепенно лед растаял. То один, то другой начинал говорить о себе, о своих представлениях, философствовал о жизни... А потом вдруг все кончилось, кончился и вечер, и перед нами стояли эти тридцать три маленьких человека со слезами на глазах и с немым вопросом: «Что будет дальше? Что станет с нами? Мы сделали вместе фильм, а что мы будем делать теперь?» Тогда я поняла, что я никогда больше не смогу смотреть мой фильм, потому что я буду снова и снова думать о том вечере и о той ситуации. ‹…›
Во время учебы я снимала документальные фильмы и с удовольствием работала с подлинными документами и с реальными действующими лицами.
В фильме «Беда» я использовала актеров как своего рода провокаторов в среде непрофессиональных исполнителей. Для этого стиля работы характерно то, что настраиваешься определенным образом, а снимаешь по-другому, так, как это подсказывает сиюминутная ситуация перед камерой.
В «Пацанах» не было никаких проблем с исполнителями. Мальчики сохраняли свою детскую непосредственность и играли с восторгом. Первые дубли были всегда прекрасны, последующие — уже более искусственные. Поэтому наиболее важные для нас сцены мы снимали в разных вариантах, с тем чтобы при повторении каждый участник съемки иначе располагался в кадре и у него была бы несколько измененная задача. Мы также побуждали ребят к тому, чтобы они видоизменяли текст и вносили собственные предложения в рамках снимаемой ситуации. ‹…›
‹…› Я помню завет моей бабушки: «Если ты любишь ребенка, то можешь и наказать его, если он того заслуживает». Мне казалось, что этого момента — наказания — будет не хватать фильму. Я попыталась убедить Клепикова и Приемыхова в том, что воспитатель имеет право наказать своих подопечных. Если в нем есть отцовское отношение к ним, он имеет право и на строгость, тем более что он вытащил их из тюрьмы и поручился за них. Два месяца мы обсуждали сцену, которая должна была выразить эту мысль. Приемыхов — не актер, ему трудно было сыграть вспышку гнева. Как воспитанный человек, он скорее склонен к тому, чтобы подавлять в себе подобные приступы. Во время съемок нам не повезло. В камере оказалось мало пленки, и нам не удалось полностью зафиксировать реакцию детей на неожиданную для них вспышку гнева у Приемыхова. Однако существенным оказался эффект этой вспышки, ее воздействие на ребят. Впервые до их сознания дошло, что существует чувство вины. Сначала они хихикали, они не могли понять, почему всегда корректный Приемыхов вдруг заорал на кого-то.
Мы снимали скрытой камерой, следовательно, они не играли. Через некоторое время до них дошло, что он их увидел насквозь и что они одни несут ответственность за то, в чем он их упрекал. Они отвернулись с опущенными головами, не смогли больше смотреть ему в глаза — все до единого. То, что должно было стать игрой, стало для этих мальчиков очень важным событием.
После этого случая они прониклись уважением к Приемыхову, стали относиться к нему с почтением, даже любить. Мы сняли эту сцену еще раз, но подлинность неожиданности, из которой родилось это чувство понимания, при повторении ситуации была утрачена.
‹…› От авторов сценария я ожидаю, что они отнесутся с пониманием к моей точке зрения и смогут выразить какие-то детали так, как этого хотелось бы мне. Но мне всегда важен их собственный взгляд на мои требования. О таких вещах мы, конечно, много дискутируем. Но за камерой я превращаюсь в диктатора. У меня обыкновение во время съемок давать актерам точные указания, задавать им ритм движения, указывать градус выражения чувств, темперамента, настроения. Когда работает камера, должны слушаться только меня.
‹…› Прежде чем художник принимается за работу, мы осматриваем все предусмотренные сценарием объекты, все места натурных съемок. Я подробно объясняю ему свое видение материала и потом жду с любопытством, что он мне принесет, каким он увидит фильм. Эскизы пробуждают вдохновение, фантазию, хотя я и не все при этом утверждаю. Если художник подает две-три идеи, это прекрасно, потому что в таком случае он помогает мне найти ключ к образной форме фильма. Даже одна-единственная идея может многое, подсказать: способ освещения, оттенки красок, принцип композиции. Например, одно предложение Наталии Васильевой на фильме «Пацаны» оказалось для меня очень интересным. Речь идет об эскизе к танцевальному вечеру, на котором площадка и все ребята освещались одной-единственной лампой, а все вокруг тонуло в синем свете. Я использовала этот принцип освещения не только в очень важной сцене ужина ребят, но и в других.
‹…› Программа фильма на бумаге — для меня только импульс. Действительно творческий акт — это съемка. Я извлекаю очень многое из атмосферы момента, из поведения людей, которые меня окружают, но больше всего мне дают артисты.
Асанова Д. Как обходится человек со временем, отпущенным ему для жизни / Интервью Г. Копаневой // Filma Doba. 1985. № 7. Цит. по: Динара Асанова. У меня нет времени говорить неправду: дневниковые записи, режиссерские заметки, статьи, интервью Динары Асановой и воспоминания о ней. Л.: Искусство, 1989.