В один из приездов на «Ленфильм» на лестничной площадке, перед кабинетом директора, где пересекаются пути всех ленфильмовцев (именно на этом месте я когда-то впервые увидел И. А. Авербаха), кто-то показал мне Динару. Первое впечатление: подросток, девочка, но что-то мальчишеское в осанке, и во взгляде из-под всегдашних ее очков никакой режиссерской озабоченности, сосредоточенности в себе. Сразу мелькнула мысль: если бы мне предложили вообразить инопланетянку, представил бы себе Динару.
Мое знакомство с ней состоялось на фильме «Никудышная». Помню пробу прямо во дворе «Ленфильма». Думаю, что она была в какой-то мере случайной: не получалось почему-то с другим кандидатом на роль деда Мельникова, пригласили меня как вариант, как «давайте посмотрим». Это «посмотрим» я ощущал на пробе: снимая, меня разглядывали, прощупывали в разговоре. Партнера не было, погода была на грани дождя, вот-вот проба сорвется. Но сняли. Уезжая, я просил об одном: если не утвержден, сообщить немедленно. Утвердили. Ощутил радость. Во-первых, интересно было поработать с таким режиссером, как Динара, во-вторых, уже на пробе, в беглых ее замечаниях по поводу героев и самой истории почувствовал незаурядный интерес к внутренней жизни героев. И сама история была непривычной для экрана: дед, его сложные отношения с девочкой, деревня с ее особой жизнью, одиночество деда, сын, который по всем категориям и в отношениях, и духовно не сын ему и снова одиночество, и медленное, трудное зарождение интереса к другой человеческой жизни. К девочке-зверенышу, к девочке-подкидышу, да, да, ибо она «подкинута» всем кругом своей жизни и физическим недугом, который отдаляет ее от людей. Сначала у Мельникова интерес к девочке чисто житейский: есть вариант женитьбы, а на кого оставить, хотя бы на время, хозяйство, работу, замеры воды в реке? А не нужна стала — уходи. Скандал. Драка девочки и деда. Болезнь. И постепенное потепление и единение душ глубокого старика и подростка.
Первый день на съемочной площадке стал камертоном будущей работы. Нас привезли к старой мельнице, где предстояло снимать много дней. Динара рассказывала, что она хотела бы увидеть в этой сцене, как будут строиться отношения между дедом и девочкой. А в это время в лесочке, недалеко от нас, раздавались крик и плач: «Уеду», «Не хочу сниматься», и спокойное журчание голоса Людмилы Станиславовны Кривицкой, бессменного второго режиссера Динары. Героиню Олю Машную я еще не видел, но характер будущей партнерши уже ощутил: это она отказывалась от съемок. Все происходящее рядом как бы не касалось Динары, она занималась конкретным делом знакомила меня со своим видением роли деда, нацеливала на то, что хотелось бы получить в результате, но не навязывала своего как. Это умение нацелить, заразить своим пониманием и знанием роли сопутствовало всей нашей совместной работе.
Дотошный отбор костюма, каждой мельчайшей детали телогрейки, ремня. Вроде бы они стандартны, но с помощью Динары костюмеры находят те единственные вещи, которые могут принадлежать деду. Ее помощники — художник, костюмер, реквизитор, ассистенты —были не просто исполнителями, они становились ее единомышленниками. Недаром из картины в картину почти целиком переходила одна и та же съемочная группа.
Глузский М. Она любила нас всех // Динара Асанова. У меня нет времени говорить неправду: дневниковые записи, режиссерские заметки, статьи, интервью Динары Асановой и воспоминания о ней. Л.: Искусство, 1989.