До сих пор сохранилось у меня в памяти одно из самых ярких впечатлений детства — ряд чудесно сменявшихся сценических картин и стремительный полет - вверх, вниз, во всех направлениях — сказочных синих птиц...
Тогда впервые на прославленном спектакле Московского Художественного театра «Синяя птица» я узнал о замечательном художнике Владимире Евгеньевиче Егорове. Много лет спустя, в самом начале работы в кинематографии, мне снова довелось услышать его имя как создателя многих фильмов. Они всегда отличались своеобразием декоративного оформления, определявшего и весь изобразительный строй постановки.
Будучи еще совсем молодым режиссером, я обратился к Владимиру Евгеньевичу с просьбой быть художником в фильме «Мы из Кронштадта». Он согласился. Пришел день, когда мы должны были встретиться для обсуждения первых эскизов. Признаюсь, я не без робости отправился на эту встречу. Мне казалось, что такой большой мастер вряд ли нуждается в моей оценке его работы.
Когда были просмотрены зарисовки декорации, Егоров спросил, как они понравились мне. Я был очень смущен. Некоторые эскизы были великолепны, другие, на мой взгляд, следовало бы сделать иначе. Но сказать это у меня не хватило смелости.
— Что, не нравится вам? — спросил Владимир Евгеньевич.
— Нет-нет, эскизы очень хорошие, - пробормотал я, не решаясь прямо высказать свое мнение. - Но, видите ли... Мне казалось... Я, конечно, ошибаюсь, вы лучше меня понимаете...
— Да не стесняйтесь, — прервал он меня. — Говорите прямо — не нравится? Ну что ж, сделаем иначе...
Он взял карандаш и с молниеносной быстротой стал набрасывать рисунки — один, другой, третий, множество вариантов одной и той же декорации. Передавал их мне и спрашивал:
— А если так?.. Или вот так?.. Может быть, в таком духе?..
Каждый эскиз был непохож на другие, каждый отличался интереснейшим живописным и композиционным решением и был сделан совершенно иначе, чем предыдущие. Но их объединяло одно - манера, характер, стиль и мастерство, свойственные Егорову. Его работы всегда можно было узнать сразу, не глядя на подпись. Настолько ярко выражалась в них неповторимая индивидуальность художника.
Этот эпизод запомнился мне как проявление необычайной щедрости большого таланта. Владимир Евгеньевич никогда не останавливался на сделанном, не цеплялся за найденное решение. Неудержимая фантазия, пылкий художнический темперамент, огромное дарование рождали у него все новые и новые предложения до тех пор, пока постановщик не был полностью удовлетворен. Но неверно было бы предположить, что при этом мастер терял себя, шел на поводу, угождал чужому вкусу. Напротив, работая с этим чудесным человеком, все режиссеры неизменно следовали за его видением. А оно было в своей основе одно и то же, сколько бы вариантов он ни делал. Менялась лишь трактовка, те или иные компоненты, но понимание главного, сущность замысла, его характерные особенности оставались прежними - егоровскими...
Во время съемок фильма мы попросили художника приехать на неделю в Кронштадт, где находилась наша экспедиция.
Не успев сойти с парохода, Егоров тотчас же предупредил нас, что через три часа едет обратно. Неотложные дела вынуждали его на следующее утро быть в Москве. Естественно, мы были крайне смущены: что можно увидеть за столь короткое время? Мыслимо ли за такой срок почувствовать и узнать характерные особенности города моряков, жизнь на кораблях Балтфлота, наметить оформление натуры и т. д.?
Владимир Евгеньевич проехал с нами по улицам, мельком взглянул на площадь у собора, на памятник около него, кинул взгляд на каналы и заторопился к пристани, где еще надо было осмотреть военный корабль, чтобы построить на студии декорации его внутренних помещений.
Не успев поздороваться с командиром линкора, Егоров тут же деловито стал мерять шагами палубу вдоль и поперек, определяя ее размеры. Нас пригласили в боевую рубку. Пока мы ее осматривали, Егоров исчез. Спустя некоторое время вахтенный офицер доложил капитану, что в машинном отделении в глубинах корабля задержан «какой-то штатский» — он зарисовывал в блокнот схемы боевых механизмов. Вскоре под охраной двух вооруженных моряков был доставлен «арестованный». Владимир Евгеньевич, раздосадованный, что ему помешали закончить чертежи, начал выражать свое неудовольствие. Но, взглянув на часы, ринулся на пирс — до отхода парохода в Ленинград оставались считаные минуты.
Отплывая, он успел лишь нам крикнуть:
— Через три дня вышлю эскизы! Не беспокойтесь!
Откровенно говоря, мы все же очень тревожились. Слишком уж поспешно, мимолетно осмотрел он все необходимое и, конечно, ничего не мог по-настоящему разглядеть, запомнить.
Однако через несколько дней мы получили объемистый пакет с эскизами. Они поразили нас. В мастерски сделанных ярчайших рисунках нашло свое выражение все самое интересное, характерное, что было свойственно Кронштадту, передан неповторимый специфический колорит города-крепости на Балтике. Предельно лаконично, в яркой художественной трактовке запечатлены были и его суровая поэзия, и атмосфера времени, и грозная патетика военного флота.
Этот случай с особенной наглядностью, думается мне, говорит об удивительной зоркости глаза художника, способного мгновенно схватить саму сущность увиденного, об остроте и эмоциональности его творческого восприятия.
И что особенно примечательно, эскизы Егорова являлись не обычными этюдами с натуры, не живописью в общепринятом смысле, а обладали явно выраженным, так сказать, кинематографическим качеством: органически предназначались для воплощения на экране, где в дальнейшем в еще большей мере раскрывалась вся сила их впечатляемости.
В годы Великой Отечественной войны, руководя фронтовым театром, я пригласил Владимира Евгеньевича оформить спектакль «Новые похождения бравого солдата Швейка».
Егоров с радостью согласился. Трудность задачи заключалась в том, что нам требовались декорации специального характера: легкие, быстро устанавливаемые и быстро разбирающиеся, предельно транспортабельные; театр разъезжал все время по фронту, показывая спектакли в самых различных условиях, вплоть до выступлений на переднем крае. В очень короткий срок Владимир Евгеньевич выполнил свою работу.
В ней особенно ярко проявилась одна из особенностей его таланта - веселый задор, добрая ирония, острая сатиричность.
Выдумка, изобретательность этого художника были поистине неистощимы. Декоративное оформление спектакля было задумано как своего рода живописный аккомпанемент сценическому действию.
Егоров сделал декорации из легко свертывающихся полотен. На них не только обозначалось место действия, но были нарисованы в остром композиционном построении, в сатирической трактовке и персонажи спектакля. Их изображение варьировалось, видоизменялось в соответствии с развитием событий, происходивших на сцене.
Фронтовые зрители живо и горячо реагировали на все это в не меньшей степени, чем на действие спектакля.
После войны я вновь обратился к Егорову при постановке фильма «Джамбул». И застал Владимира Евгеньевича в нерадостном настроении: он тяжело переживал свой вынужденный длительный простой — в те годы снималось очень мало фильмов. Художник был занят лишь педагогической работой и неимоверно скучал по кинематографу.
Трудно забыть эту встречу. Пожалуй, она была самой значительной, интересной и волнующей за многие годы нашей совместной работы.
В маленькой комнате, сплошь загроможденной рисунками, красками, эскизами, сидел старый, больной человек. Но в нем с неугасимой силой горело вдохновение, бурлил темперамент художника, сверкал талант...
Из-за стола, со шкафа, из-под кровати Владимир Евгеньевич доставал большие, толстые рулоны и разворачивал их передо мной.
На многометровых полосках бумаги в фантастических сочетаниях пейзажей, людей, деталей были нарисованы фильмы.
Да, да, я не оговорился. Непрерывный ряд рисунков на определенный, развивающийся сюжет создавал впечатление застывшего на бумаге кинофильма. И это не были наброски кадров для предстоящей съемки, что обычно делается при разработке постановочного проекта. Рисунки Егорова на бумажной ленте, соответствовавшие принятому в кино делению на различные по крупности планы, органически связывались друг с другом, как бы проникая один в другой. Из каждого кадра, в свою очередь, рождался последующий.
Возможно, из моего описания нельзя себе ясно представить характер этих работ мастера. Но, к сожалению, полное представление о них можно иметь, только увидев эти зарисовки.
Егоров медленно протягивал бумажную ленту, и перед глазами, как на экране, разворачивалось интереснейшее, динамичное действие. Любопытно, что в этом чисто изобразительно-живописном произведении были применены все кинематографические приемы: монтаж, панорамы, наплывы и т. д.
Очень жаль, что большому художнику так и не довелось хотя бы в экспериментальном порядке воплотить свои интереснейшие замыслы.
Владимир Евгеньевич горел желанием создать на основе таких зарисовок фильм, найти новые средства кинематографической выразительности.
В тесной комнате передо мною сидел человек, влюбленный в великое искусство кинематографа, сидел творец-мечтатель, над которым годы власти не имели...
Дзиган Е. Незабываемые встречи (Из воспоминаний о художнике кино В. Егорове) // Искусство кино. 1964. № 2.