Огромная удача Германики в том, что ей как-то удалось стать частью сегодня. Огромная неудача проекта — в том, что социальный реализм тут подменен натурализмом: документальная точность деталей — максимум, на что способны авторы. Синтеза, то есть создания формулы настоящего, которая бы позволила опередить индивидуальный опыт авторов и зрителя, тут не происходит. Сериал оказывается не цельным высказыванием, но образчиком своеобразной полемики, вроде синхронных монологов двух талантливых глухих, легко считываемые и неоднократно продекларированные базовые житейские позиции которых настолько схожи, что я бы не стал называть это борьбой формы и содержания.
Это параллельное говорение двух создателей — Анны Козловой и Валерии Гай Германики — удивительным образом исключает из диалога не только условного соавтора, но и зрителя. В результате «письма поверх» традиционная структура эфирного сериала, который, как правило, состоит из микроситуаций, заканчивающихся «клиффхэнгером», идет вразнос: сценарист слишком часто прибегает к помощи случая и божественному вмешательству, что не позволяет нагнетать саспенс, да и вообще немедленно подрывает зрительское доверие к истории, а Германика перегибает с живостью: вся жизнь, присутствующая в кадре, это какие-то личные приколы режиссера и ее круга. Эта жизнь прорастает сквозь козловский сценарий, как сорняк сквозь гнилую крышу.
Презрение режиссера к исходному сценарному материалу столь велико, что передается оно и зрителю. Сопереживать героиням, переживающим однообразные злоключения, нельзя. Но и смеяться вместе с Германикой тоже не всегда можно. Остается наблюдать за борьбой исполнения с замыслом.
Второй слой «ККСЖ» — это режиссерская форма, в которой существует повествование. Если угодно — это речь, то есть конкретное воплощение сообщения. Именно устную речь тот же Лакан считал наполненной смыслом (его несут оговорки, интонации, мимика, жесты и тому подобное). Забавно, что в случае «ККСЖ» речь существенно отличается от сообщения, которое она якобы призвана передать: Германика говорит, что во время съемок часто полностью отходила от написанных Козловой диалогов, заставляла актеров импровизировать, то есть проговариваться. Возникающий в результате натурализм — это натурализм ситуации, эпизода, натурализм антропологический, не выходящий за рамки телесного: интонации, жеста, речевых характеристик.
Среда, в которой существуют герои «ККСЖ», принципиально неузнаваема: пространство московских клубов и галерей выглядит просто условным городским ландшафтом, лишенным любых примет времени и топоса. Зато вокруг тел разворачивается пространство странной культурной игры. Поверх угрюмого, проблемного текста сценария Германика пишет сумбурный, захлебывающийся, бессвязный текст массовой культуры, словно посылая шифрованные сообщения своей узкой референтной группе. В результате структура сериала принимает черты параноидального бреда: с одной стороны, обедненный внутренний мир героинь, их фиксация на сверхценной идее брака, с другой — фейерверк маленьких инсайдерских приколов (вроде крема для вымени), растянутых порой на пол-эпизода и, видимо, очень важных для режиссера.
Существенная проблема этих анекдотов заключается не только в их затянутости, но и в том, что это не сообщения, а чистый факт коммуникации. Германика словно проводит ковровую бомбардировку культурного поля, лихорадочно взрывая все возможные модные топики. Модные темы вроде увлечения кулинарией или чтения, простите, психологической литературы тут просто маркированы, но смысла не несут. ‹…›
Этот немного безумный культурный неймдропинг страшно раздражал бы, не будь он поддержан трюком более высокого порядка. Оживляя персонажей спонтанной актерской речью, Германика одновременно проводит их типологизацию, соотносясь — что очень показательно — не с антропологией, а с кинематографом. Каждый второй герой «ККСЖ» пришел сюда из какого-то другого фильма. ‹…›
Необязательная игра киноотражений и фактов культуры призвана примирить с реальностью «ККСЖ» — назойливой, изматывающе однообразной, вязкой, словно повторяющийся гриппозный ночной кошмар. Действительно, когда едешь в купе или лежишь в одной палате с другими, незнакомыми тебе людьми, спасти от их бесконечной, зацикленной на банальных неразрешимых проблемах словесной жвачки может только просмотр фильма на лэптопе или айпэде.
Корецкий В. Бездны на краю // Сеанс. 2012. № 51–52.