«Третье дыхание» — говорят нет такого дыхания. А я утверждаю, что есть. Со мной же такое произошло!
«Первое дыхание» пришло ко мне, когда я, еще будучи девчонкой, кинулась к «фэксам». И все последующее шло именно на этом, «первом дыхании».
Когда сегодня я оглядываюсь на себя молодую, я напоминаю себе щенка, который, еще не открыв глаза, путешествует по помещению со множеством острых углов. А для всех я была симпатичная, привлекательная, всегда улыбающаяся, крепкая на вид девушка, которой здорово повезло в жизни. А мне так нужна была дружеская помощь. Ну хотя бы советом. Но я никогда не жаловалась.
Постепенно дыхание ослабело и, казалось, кончилось совсем. Кончился интерес к жизни, к работе, к людям.
Неожиданно я встретила Ромма, и у меня открылось «второе дыхание». Дыхание глубокое. Много лет я прожила на этом дыхании. Потом навсегда ушел Ромм. Кончилось и «второе дыхание». Я стала напоминать себе детский воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Он постепенно сморщивался, и ничего, кроме оболочки жалкой и помятой, не осталось.
Надо было что-то предпринимать — жизнь, хоть и другая, обедненная, продолжалась. А жить, вернее просто существовать, я никогда не могла. Села писать. Дневники я писала всю жизнь, с самой ранней юности. Вот и стала писать, чтобы как-то заполнить пустоту.
По этой же причине я согласилась сниматься у прекрасного и доброго человека — у режиссера Л. Марягина в фильме «Вылет задерживается». К сожалению, у меня было так мало сил, что ничего нового я в эту работу не принесла. Главное, не получила никакого удовлетворения. Дома продолжала возиться с дневниками.
Писала, писала, и вот однажды с большим волнением кое-что из написанного прочитала своим друзьям. Неожиданно меня похвалили. Стали уверять, что нужно это дело продолжать. Пустота, образовавшаяся с уходом Ромма, начала заполняться. Это не значит, что затянулись все раны и ожоги. Все это осталось со мной... Но в то время, когда я продолжала писать, я неожиданно почувствовала, как наступает «третье дыхание».
И вот написаны мои воспоминания. Издана книга.
Я получила много писем от читателей, книга понравилась.
Дыхание расширялось, заполняло меня всю. Закончила вторую книгу — о жизни с Роммом. Жизни сложной, иногда трудной, но интересной, наполненной.
А говорят, нет «третьего дыхания». Есть! Я даже согласилась сниматься в кино. В фильме «Беда» Динары Асановой.
К сожалению, а может и не к сожалению, я понимала предложенную мне роль по-своему. Роль матери была выписана у автора Меттера великолепно. Хотя она и не «ложилась» на меня, я все-таки взялась за нее.
У каждого актера свое видение, своя индивидуальность. На мою индивидуальность, мое понимание характера часто великолепно написанный автором образ героини «не ложится», то есть я видела ее по-другому. Если автор и режиссер соглашались со мной, я бралась за роль, переделывала ее на себя, пыталась найти для ней острохарактерное решение — этому была привержена всю жизнь. Если автор и режиссер не шли на такую переделку, я от роли отказывалась. Тут мне хочется попросить прощение у всех авторов, с которыми мне пришлось встретиться в работе.
Особенно у Евгения Иосиповича Габриловича. Ромм очень любил этого человека, у него всегда теплели глаза, когда он видел Женю. Каждый проведенный час работы с ним был праздником для Ромма. Я тоже не отставала в этом от Ромма. Я бесконечно любила и люблю Евгения Иосиповича. И, несмотря на эту любовь, на огромное уважение, я переворачивала образы, выписанные Габриловичем, с ног на голову. И он никогда не обижался. По-моему, ему было интересно.
Прошу прощения и у Симонова за то, что в «Русском вопросе» положительную Джесси сыграла отрицательным человеком. У Исаева и Маклярского — за разведчицу в «Секретной миссии». Их Марта в логове врага была салонной гадалкой, а я не без помощи Ромма превратила ее в шофера. У Штейна — за леди Гамильтон. И у других авторов, с которыми сталкивала меня судьба.
И вот фильм «Беда». Здесь все случилось вдруг...
Как всегда, вдруг раздался телефонный звонок и женский голос попросил свидания.
Ко мне пришли Динара Асанова, ее ассистент Кривицкая и помощник режиссера, лохматый человек, с трогательными, восторженными глазами.
Асанову я знала по рассказам Ромма. Она была его ученицей, он часто ее хвалил. Я с интересом разглядывала ее. Почти высокая женщина. Тонкие выразительные руки с длинными пальцами. Улыбка, открывающая красивые крепкие зубы. Больше всего меня удивили ее волосы. Они имели темный цвет при спокойном положении головы, но стоило ей резко повернуться, как из-под верхнего слоя проглядывали совершенно белые седые пряди. Невероятно! Совсем молодая — и седая.
Слушала я ее с интересом, вероятно, еще и потому, что часто улавливала знакомые интонации Ромма. И про себя я решила, что готова работать с ней.
Долго сидели. Разговаривали. О чем, не помню. Так. Под конец Динара сказала:
— Мы отсюда не уйдем, пока не получим вашего согласия...
Я не могла дать ответ, не ознакомившись со сценарием. А когда прочла сценарий — пришла в уныние. Предназначавшуюся мне роль я играть не могла. Любовно выписанный образ женщины не подходил ко мне ни с какой стороны. Простая, почти неграмотная женщина, вся ушедшая в свое горе. Роль явно бытовая — для меня это была чужая роль. С огорчением я отказалась. Асанова отказа моего не принимала: когда она в чем-то убеждена и заинтересована, сдвинуть ее с этого невозможно.
Динара объясняла, что будет снимать фильм почти документальный. Что опустившаяся от горя женщина в лучшие времена могла быть и учительницей, и библиотекарем, и вообще иметь какое угодно занятие. Никакого значения это не играло. Главное — ее теперешнее горе. Такое решение меня устраивало. Я согласилась. Да и Ленинград — мой город. Моя актерская жизнь началась именно там. Может, это судьба, думала я, может, моя вторая актерская жизнь начнется именно там.
К тому же мне очень хотелось проверить, насколько жива пластическая выразительность немого кинематографа.
Ленинград встретил меня неприветливо. Холодными дождями, неудачной пробой и последовавшим запрещением художественного совета сниматься в этой роли.
Огорченная, я собралась обратно в Москву. Но тут вмешалась упрямая Асанова. Как уж там ей удалось переубедить серьезных людей — не знаю, но вместо Москвы я выехала в экспедицию.
Конечно, в работе мне помогло «третье дыхание». Громоздкие сапоги, тяжелая одежда, бесконечные хождения, не кончающийся дождь, летний дом отдыха без всяких удобств, в котором разместилась наша съемочная группа, — все это жизнь не украшало. Да еще хмурый автор, который никак не хотел со мной встретиться.
Я ему явно была несимпатична.
Очень меня беспокоил мой внешний вид. Поверят ли мне? Не получусь ли я под «горестную старуху»? Но как только начались съемки в поселке, я успокоилась.
‹…›
В общем, за свою внешность я стала спокойна. Никто не видел во мне актрису. Я была своя. Сколько вокруг ходило таких же несчастных женщин!
Осталось самое главное. Внутреннее состояние женщины, которую я играла, ее горе и боль. Пыталась не высказывать эту боль словами. Только глаза, иногда незаметное движение рук, спины.
Петренко с такой достоверностью и силой играл пьяного, что не увлечься им было невозможно. И Асанова почти все сцены, принадлежащие матери, отдала сыну. Наверное, бог меня покарал за автора. Решив не огорчаться, я играла оставшиеся на мою долю эпизоды, вспоминая немой кинематограф, — минимум слов и максимум выразительности. Вероятно, что-то получалось. Люди, видевшие уже снятый материал, говорили мне хорошие слова.
Только никто не понимал, почему так трогает мать. Почему так близки становятся ее страдание и боль, хотя эта женщина почти безмолвна. Даже Асанова однажды обрадовала меня:
— Я не понимаю, что происходит, но вы стареете от кадра к кадру.
Значит, мои мучения и горести не остались втуне. Значит, пластика немого кино имеет право на жизнь и в сегодняшнем кинематографе. Если бы было больше места, вероятно, я могла бы сделать больше.
Что ни говори, а «третье дыхание» — это хорошо!
Кузьмина Е. О том, что помню. 2-е изд., доп. М.: Искусство, 1989.