Сидела я однажды у окна и обдумывала свою дальнейшую судьбу. Школу я окончила, а лет мне все равно мало. Никуда меня не возьмут — ни учиться, ни работать. Да я и не хочу. К моему желанию быть киноактрисой родственники относились как к блажи. Друзья у них были тоже педагоги и тоже держались того же мнения. Одна предложила идти в цирк, если уж я так хочу быть артисткой. В цирке берут малолетних. В цирк я не собиралась.
Ну, ни одного человека, который мог бы что-нибудь посоветовать.
Что же делать?!
Взяла толстую телефонную книгу. Стала листать. Против каждого абонента стояла его профессия. Попав на букву Т, обнаружила — Тиссэ, кинооператор.
Что такое оператор, я не очень понимала, главное было -— кино.
Сняла трубку. Набрала номер.
— Это кинооператор Тиссэ? Здравствуйте. Это вы служите в кино?
— Служу?! Гм... Ну, я …
— Простите за беспокойство. Я хочу стать киноартисткой.
— Похвально. Чем могу помочь?
— Сколько надо иметь лет, чтобы сниматься в кино?
— Сниматься? От первого дня рождения до ста. Можно и дальше. А сколько вам?
— Великолепный возраст. Какое амплуа вас волнует? Мэри Пикфорд? Пола Негри?..
— Никакого амплуа мне не надо. Я просто так хочу.
— Тоже неплохо. Пойдите в ГИК. Посмотрите программу. Может, это вам подойдет?!
Тиссэ дал мне адрес, и на другой же день я была в ГИКе. Программа экзамена меня не устроила. В ней были предметы, о которых я понятия не имела.
Позвонила Тиссэ еще раз и заявила, что ГИК мне не подходит.
— Почему?
— Не подходит, и все тут.
— Ну, все же, чем он вам не подходит?
— Ну... ну, я хочу быть артисткой, а не заниматься как в школе. Школу я уже один раз кончила, и у меня даже есть аттестат зрелости.
Тиссэ очень веселился и предложил мне поехать в Ленинград, где осенью будет набор в мастерскую ФЭКС. Сказал, что это очень эксцентричная мастерская, которая, судя по всему, должна мне подойти. Продолжая смеяться, пожелал мне счастья и на прощание сказал:
— Как это говорится... «без труда не вытащишь и рыбку из пруда» — так кажется? Учиться все равно надо...
‹…›
Такая мастерская в то время никого не удивляла. Всякие тогда были мастерские: театральные, балетные, кинематографические, они сколачивались за счет самих учащихся и их учителей. Никаких традиций, никакой школы не было. Все и вся начинали заново. Бродили в поисках чего-то нового, советского, отличного от всего, что было до сих пор.
Вот в такую мастерскую я и отправилась подавать заявление.
В закутке толпилось много народа. Скромно прижавшись в угол, я стала ждать своей очереди. Мамины туфли с каждой минутой жали все больше.
Меня немного смущало, что на меня оглядывались и шептались. Голубоглазый, светловолосый молодой человек, очевидно, местный, так как он стоял за спиной администратора и заглядывал в список, с интересом уставился на меня. Потом вышли откуда-то из глубины еще двое.
Я подумала: «Не может быть, что я им всем так нравлюсь. Ужасно, что мама всегда права! Они смотрят на меня, как на ряженую».
Захотелось сдернуть с себя эту дурацкую шляпу и снять туфли. Но в это время подошла моя очередь, и я отправилась к столу, стараясь держаться независимо и с достоинством.
Мы в школе всегда узнавали, какой у нас цвет лица, посмотрев обоими глазами на свой нос. Оказалось, что он красный, и я огорчилась.
Раздался смех. Я смутилась, но решила не принимать это на свой счет. Сунув заявление на стол, я попрощалась и медленно вышла.
Как только закрылась за мной дверь, туфли были скинуты и заменены тапочками. Стало легко, и я запрыгала по камням. Сзади опять раздался смех и послышались какие-то остроты. Уголком глаза я увидела тех же молодых людей из закутка, они с интересом разглядывали меня.
‹…›
Как только я вошла, сразу столкнулась с белобрысым молодым человеком, который обсмеял меня в день подачи заявления. Он мне церемонно поклонился и немедленно исчез. Потом я выяснила, что это актер Соболевский.
На этот раз экзаменующиеся, пройдя знакомый фанерный закуток, попадали в комнату, каких мне еще не приходилось видеть. В ней было метров сто, если не больше. Очевидно, когда-то это была столовая. Колоссальные окна, громадный камин, украшенный выточенными из дерева оленями, виноградом, утками, висящими вверх ногами, и еще чем-то съестным. Стены были обиты дорогим деревом.
Через толстый слой опилок кое-где проглядывал удивительной красоты грязный пол. В углу грудой лежали цирковые маты и тяжелый свернутый ковер.
На стене висело написанное от руки объявление с просьбой по возможности являться на экзамен в спортивных костюмах.
‹…›
Не успела я узнать, что требуют на экзамене, кроме спортивного костюма, как появился прилизанный чернявый молодой человек, который в закутке принимал заявления. На этот раз он был торжественно одет в кожаную куртку и блестящие краги.
— Кузьмина, пожалуйте бриться...
Я не поняла, зачем бриться, но мне пояснили, что так вызывают на экзамен. Вдруг показалось, что в этом большом помещении стало не хватать воздуха. Я пискнула вслед администратору:
Администратор только махнул рукой.
Экзаменационный зал был еще больше, чем первый. Он был облицован белым мрамором, блистал великолепным рисунчатым полом. В нишах вдоль стен стояли мраморные белые фигуры. Они отражались в таком же количестве зеркал, десятки раз повторяя себя.
Я долго ковыляла в своих несчастных туфлях. Наконец дошла до старого, колченогого стола, стоявшего под белой мраморной дамой, державшей в руках венок из мраморных роз.
За столом сидело и стояло человек десять-двенадцать мужчин. От волнения я видела только смутные формы лиц: круглые, длинные, продолговатые. Ни одного отдельного лица разобрать я не могла. Половина экзаменаторов щелкало семечки. От страха у меня закружилась голова, и все они превратились в один улыбающийся жующий рот.
Груда шелухи на столе, попавшаяся на глаза, привела меня в сознание, и я начала успокаиваться.
— Садитесь!..
Я села в кресло и осторожно постаралась найти ногам удобное положение.
— Ничего, не стесняйтесь. Жмут?... Снимите совсем…
— Что это вы? Они мне как раз…
— Вы Кузьмина?
— Да.
— Сколько вам лет?
Я почувствовала, что становлюсь красной, но посмотреть на свой нос не решилась.
— Я в заявлении написала.
— Повторить вы больше не решаетесь?
— Могу повторить. Но ведь там написано.
— А точнее…
— Ну... ну, семнадцать с половиной…
— Хорошо, примем на веру. Почему вы решили стать киноактрисой?
— Просто так. Хочу — и все. Вы не смейтесь. Вы же стали киноартистами.
Все начали смеяться открыто. Я не знала, что мне делать. Может быть, уйти?
— Вы, Кузьмина, не обращайте внимания на веселье. У нас народ смешливый. Артисты!.. — Ну, так что вас прельстило в кино?
— Не знаю... Наверное, то, что я смогу сама на себя смотреть.
— Великолепно! Вы видели какие-нибудь картины?
— Видела. Много.
— Например. Назовите.
У меня как назло выскочили из головы все названия картин, которые я видела.
— Ну... «Красные дьяволята».
— Понравилась?
— Я ведь ничего не понимаю еще. Наверное, понравилась.
— Ну, еще какие картины вы видели?
— Я забыла.
— Хорошо. Попробуйте показать нам какой-нибудь этюд.
— Чего?
— Представьте, вы вошли в темную комнату, и вам кажется, что вас в каждом углу кто-то подкарауливает. Как бы вы это сыграли?
— Откуда я знаю, как. Если бы я умела, я бы не пришла учиться.
— Та-ак... Нехорошо! Значит, не хотите нас ничем порадовать? Ну, ладно. Посмотрим. Идите! Всего хорошего, Кузьмина.
Как я всунула ноги в туфли, как я прошла обратно эту колоссальную комнату, — не знаю. Выйдя из зала, я наткнулась на человека в блестящих крагах. Он мне шепнул:
— Здорово вы их побрили!.. Кто следующий?
‹…›
Я стала ученицей «Фабрики эксцентрики», или «Фабрики эксцентрического актера».
Кузьмина Е. Странный экзамен // Советский экран. 1970. № 9.