Две серии, одиннадцать частей.
Картина боевая:
Заняты В. В. Холодная и пять кинопремьеров: гг. Максимов, Полонский, Рунич, Хохлов и Худолеев.
Картина праздничная, юбилейная:
Играет сам юбиляр — заслуженный и талантливый работник кино П. И. Чардынин.
Исполнители во фраках, лакеи в ливреях. Вино, цветы, ценные подношения, музыка и все иное, вполне достаточное и необходимое для достойного ознаменования праздника русского киноискусства.
Специально для юбилейной постановки был написан оригинальный сценарий ‹...›
Насколько не обманывает меня дар чудесного прозрения, автор сценария преследовал главную цель — отвести каждому из пяти премьеров, занятых в картине, соответствующую его художественному темпераменту роль. Цель эта достигнута успешно, хотя и за счет репутации героини пьесы.
В конце концов, сценарий «Сказки» — умелая и нескучная импровизация. На признание за сценарием иных достоинств едва ли будет претендовать сам автор его.
Такой же умелой и нескучной импровизацией следует признать и постановку картины.
Одним словом, «Сказка любви дорогой» — хороший юбилейный экспромт, без излишних литературных мудрствований, без излишних художественных откровений.
Едва ли стоит останавливаться на деталях постановки или на индивидуальном исполнении ролей. Все уже знакомо, привычно и не выходит за рамки ранее сложившихся представлений о русских постановках и, в частности, о постановках П. И. Чардынина и о признанных достоинствах занятых в картине артистов.
Однако интересно эту обычность постановки рассмотреть с общей точки зрения — оценки, быть может, какого-то определенного периода в развитии русского киноискусства, изменения путей, которыми оно до сих пор шло, проверки рабочих формул, которые найдены в границах личного опыта старейшим русским кинорежиссером и которыми он руководится в своем творчестве.
Для таких ретроспективных экскурсий картина «Сказка любви дорогой» дает богатый материал.
Делу отнюдь не помогают американские планы, дающие в приближении отдельные моменты общих сцен.
Такое использование приближенных снимков не только не смягчает грехов театральности экранной постановки, но еще и подчеркивает ее условность и неубедительность. Издали, мол, вы, может быть, не разглядели, так вот вам еще и вблизи.
Как это ни покажется с первого взгляда парадоксальным, но режиссера, болеющего театральщиной, сразу можно узнать по обилию пояснительных американских планов. Я не утверждаю, но мне представляется наиболее достоверным с точки зрения правильной ритмической композиции картины, что к пояснительным, дублирующим крупным снимкам можно прибегать лишь очень редко, чем не исключается возможность использования первого плана в общей разбивке мизансцен в самом широком размере.
Театральность, немного смягченная монтажом «вразбивку», с широким использованием в виде пояснительных примечаний крупных снимков, — такова последняя компромиссная творческая формула П. И. Чардынина, по существу мало разнящаяся от той формулы, с которой он начинал работать десять лет тому назад.
Но не одна только постановка как таковая заставляет смотреть на «сказку» как на своего рода конспективное повторение пройденного.
В юбилейной картине как будто нарочно дана характеристика обычному для экрана литературному вкусу, вернее, режиссерскому литературному вкусу, столь возлюбившему плакучую мелодраму, салопную драму, детективные сюжеты, трюки, обстановочность и иную ребячливую сцену, щекочущую нервы, развинченные театральностью, и вызывающую удивление «возможностями экрана по сравнению со сценой».
Самые персонажи «Сказки» — все старые знакомые.
Вот Пола — «одна из многих», «затравленная», брошенная в «мятежное море страстей».
Вот знакомая давно на экране фигура в белом рабочем халате, у мольберта, с кистью в руках. Это художник, который «картиной в картине» расскажет о тайне своего сердца.
Вот скрипач, играющий что-то, вероятно, очень трогательное, потому что лицо его умильно и вдохновенно.
Вот несколько бар во фраках, без определенных занятий, проводящие время в кутежах и всякого рода развлечениях.
Вот незадачливый промотавшийся игрок, подделывающий чек.
Все знакомы, всех знаем.
Привычная для глаза обстановка. Вот знакомая арена цирка, сцена, ложа с зеркалом на задней стене, в котором видна сцена, карточная комната клуба, несгораемый шкаф, кабинет ресторана с хором цыган, мебельные гарнитуры в обширных комнатах, даже клетка с канарейкой. ‹...›
Все старо, знакомо и, пожалуй, дорого воспоминанию.
Это — пройденный путь. Это история зарождения и первых сознательных шагов киноискусства. Много добыто опытом «на ощупь» в этом пережитом процессе исканий. Слишком многое будет отброшено и забыто, но самые ошибки и заблуждения прошлого послужат уроками для будущего созидания.
«Театральная школа» кинорежиссеров не сразу и не завтра еще утратит свое преобладание, потому что нет иной, которая могла бы ее заменить. Продолжаются искания «па ощупь», по капле собирается опыт, и не произнесена еще новая формула экранного творчества, новое заветное слово, освобождающее молодое искусство от рабской зависимости и школьного подражания приемам иных искусств.
Веронин [Туркин В.] Молчи, грусть... молчи... // Кино-газета. 1918. № 23.