— В эфире — программа «Музыка и музыканты», подготовленная Московским радио. Ее веду я, Марина Балашева.
Музыканты, как известно, народ эмоциональный. Наши музыкальные редакторы, готовящие эту серию, не составляют исключения. И, получая текст очередной передачи, я привыкла видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи…
Но на сей раз еще задолго до того, как была готова сама программа, я знала, что окажусь причастной к событию . Это случилось в тот день, когда ко мне пришла автор этой передачи Ольга Шаповалова с пленкой в руках. И сказала: «Возьми и тут же слушай! — Этого просто не может быть! На свете живет гениальный композитор. Его имени почти никто не знает. Ему пятьдесят пять лет. Почти пятьдесят из них он пишет музыку. Фортепианные и скрипичные концерты, увертюры, оратории, двадцать четыре симфонии! Сейчас стало грустно популярным такое выражение — “невостребованные таланты”. Так это о нем. Вся громада его музыки молчит, ее горькая форма жизни сегодня — партитуры на его письменном столе…»
«Совершишася» — так называется одна из симфоний этого композитора. Могу сказать, что и мое открытие его музыки свершилось. И по какому-то неведомому стечению обстоятельств именно в дни подготовки передачи к нам приходили как раз те музыканты, которые знают его музыку и очень ее ценят, — и каждый рассказывал что-то свое… И в руки неожиданно попала газета шестидесятых годов, в которой о нем, совсем тогда молодом, писал Шостакович: «Это один их самых самобытных и оригинальных композиторов». И вышла в телевизионный эфир передача, в которой композитор Альфред Шнитке говорил о нем, своем ровеснике: «Это феноменально одаренный человек, живущий безвестно в провинции» …
Но пора назвать его имя. Запомните его: Алемдар Караманов.
<...> Звучит музыка <...>. Алемдар Караманов. Фрагмент из его симфонии «Блажени мертвии», входящей в грандиозный симфонический цикл «Бысть» по Апокалипсису.
Об этой, главной его работе речь еще впереди. Но сначала я хочу рассказать об этом человеке все, что я знаю. Жизнь словно специально посылает ему испытания — с самого рождения. Его мать — русская. Отец — турок. Какое значение может иметь национальность в судьбе человека, скажете вы? Может, если ты родился в эпоху Сталина. Отец Алемдара был выслан из Крыма как представитель «инородной» нации. И осталась семья — трое детей, беспомощные старики, обреченные на голодную смерть. А еще была Вторая мировая война, оккупация Крыма фашистами, и жизнь не раз висела на волоске. Он выжил. И хотя потом еще не раз вставали перед ним проблемы хлеба насущного, главные испытания ждали теперь самое сокровенное для него — его музыку.
В пятидесятые годы Алемдар Караманов учился в Московской консерватории. Он увлекся языком авангарда, и наша официальная культура считала его «изгоем». Мнение сие выражалось агрессивно: он был на грани исключения, но упорно оставался верен своим привязанностям. И так в его жизни все — «поперек течения». Он пишет свою симфонию «Америка» в начале семидесятых годов, когда отношения между нашими странами находятся на грани новой «холодной войны». Он обращается к сюжетам Нового Завета в шестидесятые годы — а ведь только несколько лет назад с этой темы у нас снят негласный запрет. Его музыку окружает молчание (количество концертов можно пересчитать по пальцам), но он продолжает работать. Сначала — в Москве, а потом — уже почти двадцать лет — в городе Симферополе, затворником: ведь разница между культурным центром и культурной периферией у нас, увы, пока такая же, как между цивилизованным городом и тайгой…
Что это? Сознательный аскетизм, полнейший уход в себя, — а может быть невозможность осознать весь трагизм ситуации?.. Одно за другим мы перебирали всевозможные предположения, ожидая встречи с композитором. И вот она состоялась. Говорит Алемдар Караманов:
<...> голос композитора <...>
— Думаю, что в своей жизни я сам больше упустил, чем упустили люди. Но я вынужден был на долгое время оставить Москву, чтобы иметь больше времени для своего творчества. Как «абориген» своей страны, я возвращался к южному солнцу — и оно давало мне возможность прогуляться где-то далеко, выносить какую-то музыкальную мысль. Но тут же думал: вот хорошо бы показать это в Москве, ведь там, где я живу, показывать-то это некому…
Когда долго живешь только внутри своей работы, постепенно приходишь к неверному убеждению, что это и есть жизнь. Она должна дать тебе то, чего тебе, может быть, не хватало. Но ты ошибаешься — и влипаешь в эту жизнь не всегда с ее «добротной» стороны, попадаешь в ее жестокие объятия. Художнику необходимо быть свободным. Но в наше время это трудно. Все трудности приходят извне, из окружающей тебя жизни. Но в конечном итоге искусство — тоже жизнь, жизнь духовная. А всякая жизнь трагична в своей сущности, как Христос, распятый на кресте, как все Боги, нисходившие на Землю.
Я верующий человек. Бог и Господь наш — он всегда с нами. Он дает мне духовную защиту. Все время я ощущаю какую-то мощную, крепкую руку. И в этом вижу планомерность высшей силы. Несмотря на то, что постоянно меня объемлют многие трагические обстоятельства, эта сила пробивает волны жизни, стихию бытия — и вселяет надежды на будущее…
<...> звучит фрагмент финала Третьего концерта для фортепиано с оркестром Ave Maria <...>.
— У каждого из вас, конечно, возникают свои собственные ощущения от этой музыки. Но беру на себя смелость утверждать: наверняка вы почувствовали в этой музыке невероятную силу ее истоков, она удивительно естественно «вырастает» из наших представлений о том, что называется русской классикой. А как считает сам композитор?
<...> голос композитора <...>
— Я чувствую себя наследником нашей русской культуры, я со Скрябиным, я сердцем и душой с Рахманиновым. Когда я был ребенком, мой слух вообще не принимал резких диссонансов современной музыки. Мне нужна была только чистая музыка: Моцарт, Рахманинов — любой, Скрябин — любой! Надо мной даже смеялись в музыкальном училище: я, например, не любил Прокофьева. Когда я поступил в Московскую консерваторию, то ко мне пришло все — вся большая музыка Земли. Появилось стремление к музыкальному модерну. Я был увлечен Луиджи Ноно, Ксенакисом. Но прошло время увлечений. Не без конфликтных, даже трагических столкновений с самим собой, не без крови происходило как бы переосуществление внутреннего духа, его очищение и принятие своего языка — как нерасторжимого целого традиций, оплодотворенных тем живительным, что есть в современной музыке, что я должен был найти и усвоить.
<...> звучит муз. фрагмент <...>
— Это начало симфонии «Совершишася» Алемдара Караманова. Вместе с созданием этой музыки и был перейден композитором его Рубикон. Затем им были созданы Третий фортепианный концерт, фрагмент из которого вы слышали. Композитор назвал его Ave Maria. Потом — Реквием, Stabat Mater и грандиозная эпопея из шести симфоний «Бысть» по Апокалипсису.
<...> голос композитора <...>
— Весь последний период моего творчества по содержанию религиозен. Он посвящен Новому Завету, христианству. А в этом он, прежде всего, программен. Программа моя открыта — но только открыта древними тестаментами нашей религии, которые сами по себе часто непонятны современникам. Вот это и была моя главная задача: открыть вечную жизнь этих алгоритмов духовной жизни через образы, понятные моим современникам.
Вот, допустим, такие слова: «Пал, пал Вавилон, великая блудница». Эти слова когда-то потрясали древних. А для нас это почти пустой звук. И я сделал эти слова программой целой симфонии, которая должна донести истинный смысл этих слов, потрясти нас до глубины души.
Так и все шесть симфоний. В них можно найти не только каждое слово, но и каждую букву Апокалипсиса.
Я изучал много материалов, посвященных этому документу. Бесценную услугу мне оказала книга «Откровение в грозе и буре» нашего русского революционера и философа Морозова. Это замечательная книга с трактовкой Апокалипсиса, и самое главное — в ней приведена жизнь святителя Иоанна Златоуста.
Последняя симфония моего цикла, «Аз Иисус», биографична по отношению к этому святому. Моя музыка — это повесть о его героической жизни и трагической смерти.
Можете себе представить? Архиепископ Византийского двора, окруженный почестями, учениками, он изгнан императрицей. Так было уже не раз, но теперь — окончательно. И смерть настигает старика. Бог говорит ему: «Я отмщу на тебя». Но зачем ему это?.. А на следующий день ликует Византия, на конях великого воинства шествует новый святой…
<...> звучит муз. фрагмент <...>.
— К словам Алемдара Караманова мне хочется добавить: а не по этому ли же образу устроена и жизнь человеческая? Как часто она отбрасывает талантливое, истинное, и только потом возвеличивает его…
В начале восьмидесятых годов, когда Караманов работал над своим сочинением, по музыкальной Москве пронесся слух: он умер. А встречая его потом, многие восклицали: «Послушай, а уж не о себе ли ты написал симфонию “Аз Иисус”?!!» Теперь вы знаете подлинный ответ. А что до слухов… По народным поверьям, когда слухи такого рода оказываются ложными, человеку суждена долгая жизнь. Когда Ольга, автор этой программы, напомнила композитору об этом, он, улыбнувшись, сказал: «Что ж, если это оправдается хотя бы частично, я использовал бы это время для Музыки…»
<...> звучит муз. фрагмент <...>
«Аз Иисус», заключительная часть симфонической эпопеи «Бысть» Алемдара Караманова.
Я думаю, вы согласитесь со мной: музыка этого композитора обладает какой-то удивительной светоносной силой. Добро и зло почти все время в ней сосуществуют, но светлое оказывается сильнее…
<...> звучит голос композитора <...>
— Я сам это замечаю. Когда я пытаюсь иногда развернуть свою музыку в пессимистическую сторону, у меня это не получается. Она как бы невольно ускользает из моих варварских рук и снова хочет жить, хочет светить.
— Что ж, невольно вспоминается хоть и неумеренно используемое, но от этого не менее прекрасное выражение Достоевского: «Красота спасет мир»…
«Да, я буквально верую, что моя музыка, если она начнет звучать — пусть нескоро, — будет иметь какое-то значение для спасения мира», — отвечает композитор.
Но вам, Алемдар, возразят многие скептики: «А войны, голод, экономические трудности, которые по-прежнему раздирают мир?!! Да ваша собственная, такая непростая жизнь, в конце концов! До красоты ли сейчас людям? Может быть, это дело будущего?..»
<...> звучит голос композитора <...>
— Об этом когда-то вспоминал Шопенгауэр. Он говорил, что наиболее трагические эпохи вызывают в людях наибольший интерес к светлому. Этот мыслитель ощущал живую генетическую связь, казалось бы, разорванных начал — духовного и материального. Художественное творчество является противовесом историческим преобразованиям цивилизации. Чем больше мир погрязает в своих экономических и прочих материальных противоречиях, тем с большей силой этот противовес начинает уравновешивать непомерную тяжесть материальной жизни.
Есть еще одно замечательное изречение Надсона: «Тот мир устанет от зла, захлебнется в крови и прострет безграничной любви усталые руки». Конечно, руки эти простираются к прекрасному. Искусство, дух, мысль человеческая — только они способны спасти мир, противостоять всему разрушительному.
<...> звучит муз. фрагмент <...>
— «Моя музыка программна», — сказал в нашей беседе с ним композитор. А может быть, только что произнесенные им слова и есть главная программа его музыки? Может быть, это человек, познавший Истинное, и именно поэтому его музыка обладает такой светоносной, всепобеждающей силой?..
У вас, наверное, уже есть свой собственный ответ. А может быть, он придет к вам вместе вот с этой музыкой? «Весенняя увертюра» — так называется сочинение, завершающее программу Московского радио и композитора Алемдара Караманова.
<...> звучит муз . фрагмент <...>
Марина Балашева.: «НОВОЕ ИМЯ — КОМПОЗИТОР АЛЕМДАР КАРАМАНОВ» // Radio Moscow World Service. Программа «Музыка и музыканты», 1989.