Общего между первым и вторым «Бумерами» (для простоты — Б-1 и Б- 2), кажется, всего ничего, разве что название. Торопливо, досадливо авторы перерезают нити, связывающие Кота с прошлым. Ошпаренного грохнули минуты через три после того, как он повстречал выкупленного с зоны Кота: верх режиссерского цинизма. Обрывки финальной перестрелки из Б-1: пули вырывают клочья мяса из спины. Даже без досъемки, в которой мент склонился бы над изрешеченным пацаном, воскликнул бы: «Живой, падла!»
Впрочем, в отсутствии такой досъемки — свой смысл. Кот — не живой. Б-2 — из тех фильмов, в которых (с легкой руки Серджо Леоне) действуют скорее мертвые, чем живые герои. Ковбои на «бледных конях», киллеры с нарочито замедленной пластикой, теперь вот первый живой мертвец из рядов русской криминальной пехоты веселых девяностых. Кот двигается с усилием, как зомби; цедит слова, словно ему физически трудно заставить одеревеневшую в могиле гортань выдавливать звуки. Неправы те, кто морщится: не может правильный пацан нести такую ахинею... Вроде того, что Ошпаренный должен позаботиться о детях, пусть, дескать, они будут счастливей нас. Пацан не может. Мертвец — запросто. У него нет ни прошлого, отсеченного автоматными очередями, ни будущего: мертвец в отпуске. Настоящего тоже нет. Мало того, что имя чужое, так еще это имя человека, которого убили, чтобы дать Коту короткую увольнительную на этот свет. Посмотреть, что там и как.
Живые (как Кот со слишком поздно встретившейся ему девчонкой) на отцепленных вагонах так благостно не раскатывают. Сдувшимся мячом в футбол не гоняют. Только мертвецы в увольнительной могут позволить себе такое, недоступное живым, счастье.
Впрочем, вру. Связь с Б-1 есть, и она гораздо крепче, чем связь сюжетная. К ушибленному бейсбольной битой Коту возвращается память. Вспышками возвращаются картинки: беззаботно дурачатся вокруг проклятого «бумера» Кот, Килла, Рама и Ошпаренный, плещутся водой, пока не замирают в беспричинной тоске, разделенные стеклом автомобиля на «еще живых» и «уже мертвых».
Или: «уже живых» и «еще мертвых». Путешествия туда-сюда, через Стикс, — штука неочевидная: кто там живее всех мертвых? кто мертвее всех живых?..
Снять такой total recall, вообще, очень сложно. Петр Буслов справился, вышел из почти тупикового положения простенько и со вкусом. Правда, возникает странное ощущение, что памяти Кот лишился гораздо раньше, чем нагнала его на шоссе (так и тянет сказать — проселке) на всю голову отмороженная провинциальная шпана, у которой даже «главного» нет: махновщина. Кажется, что и на зоне он ничего не помнил, и на Ошпаренного смотрел, силясь вспомнить, что за кадр и в чем провинился. Какая же у зомби память? Так что удар по голове, скорее, не отнял у него память, а именно вернул. Но это так, к слову.
Важнее в этой сцене другое: возвращение воспоминаний — едва ли не единственный в Б-1 и Б-2 эпизод, отягощенный кинематографическим и, шире, культурным контекстом.
Петр Буслов не из тех, кто кокетничает своей насмотренностью, хотя за киномодой, конечно, следит. Никаких тебе реверансов в сторону Тарантино или, прости Господи, Гая Риччи, Китано или Бессона. Но суета вокруг «бумера» — прямая отсылка к прологу «Своего среди чужих, чужого среди своих» Никиты Михалкова. Только там вместо «боевой машины воров» — «карета прошлого» (а в ней, как известно, далеко не уедешь), которую спускают с холма вчерашние красные кавалеристы, еще не разделенные формально мирной, но от того не менее жестокой и кровавой жизнью на охотников за врагами народа и подозреваемых, чекистов и честных рубак. Все еще вместе.
Стекло становится, таким образом, гранью между войной и миром. Б-1 — фильм о «войне» 1990-х годов. Б-2 — о «мире» 2000-х. О какой войне?
Предложу странную параллель к Б-1 и Б-2: «Пепел и алмаз» (1958) и «Перстень с орлом в короне» (1992) Анджея Вайды. Речь, естественно, не о конгениальности Вайды и Буслова, Боже упаси. «Пепел и алмаз» — один из лучших фильмов в истории кино, безусловный шедевр. «Перстень...» — фильм неудачный, но только с той точки зрения, что Вайда решил опустить им же созданный миф в историческую достоверность. «Бумер» — хороший фильм, не больше. «Бумер. Фильм второй» — фильм очень хороший, но, конечно, не «Пепел и алмаз». Да и не о таком пепле в нем говорится, из какого рождаются алмазы.
Речь о том, что один и тот же герой и у Вайды, и у Буслова показан в условиях «войны» и в условиях «мира». Хотя хронологически «Перстень» вроде бы предшествует «Пеплу и алмазу», с психологической точки зрения это именно так. Мачек в «Пепле и алмазе» еще продолжает свою, уже почти что личную войну, заведомо, но только не для него самого, проигранную. В «Перстне» он же вязнет в удушливой атмосфере поражения, «оккупации». Хотя — и эта оговорка для меня принципиально важна — советское присутствие в Польше 1945 года, участие Красной армии в гражданской войне между Армией Крайовой (АК) и Армией Людовой (АЛ) является «оккупацией» только с точки зрения одной из сторон в этой войне. Для другой же стороны, для меня лично и для любого вменяемого человека, несмотря на все восхищение бойцами АК, Красная армия, безусловно, освободительница. Но это так, лирическое отступление, увы, необходимое в эпоху тотальной идеологической сумятицы.
В применении к России 1990-х годов слово «война», точнее «войны», применяется часто, но точечно. «Это война», — говорит в типовом триллере какой-нибудь директор горно-обогатительного комбината, узнав о силовом ли захвате головного предприятия, об убийстве ли своего заместителя. Газеты пишут о «войнах», скажем, между «гольяновскими» и «измайловскими». «Криминал объявил нам войну», — не раз и не два повторяли первые лица государства, когда взлетало на воздух Котляковское кладбище в Москве или автоматчики срезали очередного депутата парламента. Благодаря частому употреблению слово затирается настолько, что за многочисленными «войнами» исчезает, аннулируется одна большая война 1990-х, точнее, ельцинской пятилетки, от расстрела парламента в 1993 году до дефолта 1998 года. Веселое было время: автоматы в ресторанах сдавали в гардероб так же небрежно, как шубы, сам видел. А такое увидишь только в воюющей стране.
Гуляли мальчики, любили девочек. Страна их не запомнила в лицо, не запомнила по именам. Поди, и те, кто выжил, кто ходит в председателях советов директоров, могилы бывших братанов не навещает, вычеркивая память о «пехоте», из которой выбились в чины. На могилу Маневича подельники ходят; на могилу какого-нибудь Валеры Охтинского — не знаю, не знаю.
Комментируя Б-2 в еженедельном журнале, бывший «пехотинец» какой-то из ОПГ вспоминает: «Каждую неделю на стрелках гибли десятки ребят». И это только в одном городе или одной области, не суть важно. А помножить на число субъектов Федерации, на количество недель в году, на количество «свинцовых» лет. Число жертв никогда не будет названо точно, но ручаюсь, что, посчитай их эксперты ООН, они пришли бы к выводу, что в России шла, выражаясь казенным языком, «гражданская война малой интенсивности». В Ольстере народу меньше поубивали, на Кипре, на Филиппинах каких-нибудь, в Непале, а ведь там — войны шли «официально».
Ребята, а мы ведь гражданскую войну пережили, сами того не заметив.
Использовать метафору тотальной войны, между тем, в российском кино посмели немногие. Первым, естественно, зоркий и горький Вадим Абдрашитов в «Магнитных бурях». Копающие картошку на колхозном поле, изголодавшиеся рабочие падают ничком, заслышав сирену «воронка», что твои окруженцы 1941 года от гула «Мессершмитта». Героиня бежит перед танком по полигону, где еще можно подстрелить какую-никакую живность, как Вероника в «Летят журавли». «Война»: поставил диагноз не только Кавказу, но и всей стране, не менее зоркий и горький Алексей Балабанов. А Буслов снял Б-1 словно со дна окопа, с точки зрения «пехотинца» потерпевшей поражение, но еще бодрящейся, еще надеющейся прорваться сквозь оцепление карателей, сквозь линию фронта, к своим, криминальной армии. И налетали они в финале на компьютерную фирмочку не из врожденной преступной сущности, а потому, что война: взять свое можно только силой.
Кот в Б-2 оказывается как бы в «мирной» жизни, но мира для солдата разгромленной (в гражданской войне) армии не существует. Для него мир — это комендантский час, жизнь по фальшивым документам, опущенные при приближении карателей глаза и, что самое главное, — засевшее свинцом у сердца, неизвлекаемой пулей, знание, что война бессмысленна. Именно это знание, а не благоглупости типа «убивать нехорошо», он пытается передать и пацанам, у которых молоко на губах не обсохло, но ствол уже в наличии, и укоротившим его на трассе «махновцам».
Вообще, атмосфера Б-2 удивительно напоминает атмосферу лучших советских книг и фильмов об оккупации, о потерянных партизанах, которым дожить бы до рассвета. Просто Василь Быков какой-то. И девчонка, которая рвется в бой, не зная, что все бои уже отгремели, и атаманшей Марусей ей не стать никогда: разве что Лизой Чайкиной. И хата с краю, где можно отогреться, спрятаться, выжить, сменить имя, биографию, но только вот что-то не позволяет в этой хате осесть. И те самые опущенные глаза при приближении патруля: ведь менты — это единственное, что герои без сожаления оставили бы на том месте, где была Россия, сдернувшись в призрачный Гоа, рассовав по карманам и Архангельск, и Астрахань, и черта в ступе. И тайная радость, что патруль пришел не за тобой, а за вот этим пьяным клоуном из-за соседнего столика. И усталость, и утрата рефлексов: вырвать у мента автомат еще успеешь, а вот выстрелить вряд ли. А менты так же устали и уже не будут, выпендриваясь, стрелять — предупредительно — в воздух, а просто завалят сразу.
Лучшие фильмы о войне снимают те, кто войну проиграл.
Трофименков М. Военные хроники. Монолог // Сеанс № 27/28. 2006