<...> На бульваре проспекта, пересекающего центр города, длинная сухопарая фигура Оболенского узнавалась издалека. Никому бы не пришло в голову, что они видят битого-перебитого, тертого-перетертого лагерника: подтянут, щеголеват, улыбчив. Левой рукой он придерживал ремень сумки, правой помахивал в такт легкой грациозной походке. Неистребимый актерский дендизм: привычка дарить себя публике всякое мгновение.
Я догнал его. Время обеденное, быстро сходимся на ресторане «Спорт», где днем цены чуть выше столовских. (Это время никогда уже не вернется: внукам мы вправе рассказывать, что коммунизм стоял на пороге, мы с ним «поручкались» — чтобы разойтись навеки).
Мне давно хочется расспросить Л. Л. об игровых фильмах, поставленных им в 20–30-х годах. Знаю, что немалым успехом пользовались «Кирпичики», «Эх, яблочко...». Но потом была «Трубка», история которой — страница легендарной «Киносталинианы». Сюжет прост и орденоносен. Пионеры находят в Туруханске курительную трубку, которую ссыльный большевик любил и холил. Привозят в Москву, приходят в Кремль. Вождь трубку признает, дети получают подарки, едут счастливые домой. Что не понравилось Сталину? Посмотрев фильм, он долго молчал, покуривая неэкранную, идентичную трубку, потом спросил: «Кто снимал?». «Оболенский, товарищ Сталин». Еще пауза... Кольцо дыма: «Хи-итрый режиссер...» И точка! Фильм закрыли, «хитрому» перестали давать постановки.
Потом на Свердловской киностудии Оболенский работал и в игровом кино, и в научно-популярном. Им сняты интересные познавательные фильмы, удостоенные наград и премий: «Люди пытливой мысли», «Тайна булатной стали», «Пленник железного кристалла» и др. Потом Л. Л. переехал в г. Миасс, что на южном Урале, где ему дали наконец отдельную двухкомнатную квартиру. И так получилось, что именно в этот момент человека, отправившегося, по существу, на покой, «заметили» мосфильмовские режиссеры. Открыли вновь его неповторимое, чарующее актерское обаяние, его уникальный талант.
Началось с фильма «Вид на жительство», где он представил тип русского эмигранта, постаревшего, с лицом-маской той самой аристократической породы. Кинематограф словно спохватился: где все мы были раньше? Приглашения следовали одно за другим. К упомянутым мной можно добавить «Молчание доктора Ивенса», «Чисто английское убийство», «Дорогой мальчик» и др. А мне лично кажется, что с наибольшей, пронзительной трогательностью замечательным артистом создан образ старика-пенсионера, коллекционирующего часы, которого дети не хотят брать в семью и «спихивают» в дом престарелых.
Прикованный к креслу-каталке, герой Оболенского мало произносит слов, но слезы, стоящие в магнетически-выразительных глазах, способны растопить любой булыжник (вместо сердца) в груди телезрителя. Нет, я выделяю этот фильм не потому, что был его редактором и сам придумал ему название «На исходе лета» (режиссер Р. Мурадян). Представленный в Италии на форуме телефильмов, он был отмечен премией за лучшее исполнение главной роли: Леонид Оболенский стал героем и кумиром фестиваля.
Я еще потому вспомнил кресло-каталку, что перечитал сейчас последнее, полученное мной в Одессе, письмо Леонида Леонидовича. В ролях есть всегда элемент провидческий, судьбоносный — для актера:
«Мне уж не бывать в Одессе. Сломал ногу в шейке бедра. Полгода уже не хожу, а ползаю, в ожидании, когда отломанная лапа прирастет к моему старческому скелету. Ее для крепости прибили... гвоздями. Три вылезли, не прижились, а девять сидят и покалывают: „Не шевелись!“ Выдернут их только в октябре. Тогда буду учиться ходить. По комнате...»
...Л. Л. не любил процедуру похорон. Уклонялся от почетного караула, не сопровождал покойника на кладбище.
Как-то обмолвился: «Я уже все продумал и договорился с Чулковым (звукооператором). Когда все соберутся у гроба, Чулков нажмет кнопку, и вы услышите мой голос: «Братцы, кончайте эту канитель! Я отлично понимаю, как вам скучно и тошно стоять у моего синего носа. Везите меня скорее на кладбище, закопайте и возвращайтесь на студию. Помяните по русскому обычаю, и я чертовски жалею, что не могу выпить вместе с вами. Ваш Оболенский».
В его устах сказанное не звучало кощунством. Этого человека жизнь слишком часто сбивала с ног, и он снова «учился ходить». И учил ходить других.
Хомяков О. Ваш уходящий объект... // Культура. 1993. 11 июня. С. 12.