Одно из самых светлых воспоминаний в моей кинокарьере – это работа с Семеном Арановичем и вообще с так называемой «ленинградской киношколой» 70-80 годов. К тому времени на мне уже был прочный штамп злодея, вурдалака, яркого представителя темных сил: уже был лже-Санько «Рожденная революцией» и Смерть в фильме «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», Копченый в «Приступить к ликвидации». Я уже ходил по трупам, крал скрипки Страдивари, был наркобароном… И вдруг неожиданный звонок с Ленфильма и приглашение в фильм «Мой друг Иван Лапшин».
Герман всегда отличался странным выбором актеров, иногда парадоксальным, но я благодарен ему и счастлив, что есть эта моя работа, самая крупная и какая-то этапная в моей кинобиографии. Но пока «Мой друг Иван Лапшин» лежал на полке, пока его кромсали и убивали редакторы киноминистерства, почти весь актерский состав перешел на работу к Семену Арановичу. Семен в прошлом документалист и очень точно умел отобрать по достоверности нужных ему актеров – умеющих, знающих и понимающих задачу режиссера. В этом фильме мы встретились и продолжали работать с Болтневым, с Нахапетовым, с Шиловским, с Сириным, с Жарковым, с Верой Глаголевой…
У меня была небольшая роль, я играл генерала авиации. Военно-морская авиация, торпедоносцы… Измученный войной, жесткий, некрасивый генерал так отличался от всех знакомых, принятых тогда красавцев военных, знакомых по героическим эпосам…
На худсовете у этого фильма были определенные трудности. Семен их предполагал и вызвал на просмотр вместе с начальством ветеранов войны вместе с женами. И вот они в орденах пришли в Комитет по кино, и только закончился просмотр фильма, они сказали, что вот так на войне и было. Рядом и любовь, и смерть, и разговоры, на кухне борщ, каша, сообщение о гибели…Вот точно такой же лысый больной генерал был у них там на Северном флоте. Это в общем и спасло фильм от существенных переработок.
Моя роль небольшая, но по трагичности и какой-то наполненности она мне казалась одной из главных в фильме. Одна только фраза… Генерал едет в машине по холодным бесприютным улочкам военного городка и говорит: «Баню построили, парикмахерскую открыли, а счастья все нет и нет». И как бы контрапунктом в финале фильма, на митинге, прямо в финале фильма, прямо на аэродроме, прямо перед летчиками он, стоя на машине, кричал срывающимся на ветру голосом о том, что «я счастлив, что могу жить и служить, и работать с такими людьми, как вы, я счастлив!».
В самом конце, когда фильм уже был готов, Семен Аранович придумывает новый финал. Он бы не был Арановичем, если бы не было этого какого-то качественно иного перехода или нового финала в фильме. Он как бы отодвинул актеров на второй план, а по экрану побежали бесконечной лентой лица военных летчиков, погибших солдат и офицеров, истинных героев этой великой войны. Вот они отстояли для нас эту свободу, и вглядываясь в эти простые лица и зная их трагическую судьбу, возникал какой-то иной, третий, пятый глубокий план.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Я, как тот генерал, могу сказать, что я счастлив, что мне довелось прикоснуться к той удивительной атмосфере в фильме «Торпедоносцы». Я счастлив, что я работал с удивительным талантливым Семеном Арановичем. Я счастлив, что фильм «Торпедоносцы» и все его фильмы являются таким талантливым памятником именно этому режиссеру – Семену Арановичу.
Александр Филиппенко//http://www.tvkultura.ru