Людмила Семенова была красива той грубоватой, чувственной и потому удивительно человеческой красотой, которой так не хватало кинозвездам 1920-х гг. с их кукольными личиками и губками бантиком. Сейчас уже трудно сказать, какое место занимала среди них Семенова. Наверное, все-таки, одно из первых. Вне всякого сомнения, по таланту и неординарности рядом с ней сегодня можно поставить лишь одно имя — Александры Хохловой. Причем, если Хохлова была кинематографисткой до мозга костей, то для Семеновой кино было лишь одним из многочисленных увлечений: на первом месте все же оставалась эстрада и прежде всего танец.
Популярность ее как танцовщицы была исключительной. В театре одного из самых неистовых экспериментаторов 1920-х гг. Николая Форреггера Семенова танцевала чрезвычайно раскованно и, даже по тем достаточно свободным временам, смело. Уже первая ее большая роль на экране — Валька в «Чертовом колесе» Григория Козинцева и Леонида Трауберга — сделала платиновую блондинку Семенову одной из самых знаменитых брюнеток советского кино.
Балерин и танцовщиц то и дело приглашали для съемок в немых фильмах — благо от актрис только и требовалось, что красота и пластика. И вдруг у Семеновой неожиданно обнаружился драматический талант. Причем, если эффектную роль Вальки («еще не шпана, но близко к ней», как гласит титр) действительно нужно было «протанцевать», то следующая большая работа Семеновой — Жена в «Третьей Мещанской» Абрама Роома — требовала совсем иного. Здесь уже никакого танца, здесь Семенова отказалась даже от незыблемого набора штампов (или, скажем, приемов) актрисы немого кино. Едва ли не главный кадр в фильме — героиня просто стоит и долго, безучастно смотрит в окно. Такой простоты кино 1920-х гг. не знало, это появилось только в «оттепельные» 1960-е гг.
Впрочем, будучи настоящим полиглотом в «сценических искусствах», Семенова виртуозно освоила этот самый набор приемов: она очень хороша в «бытовой», мелодраматической части «Обломка империи» Фридриха Эрмлера и в целой коллекции крошечных, но крайне ярких и запоминающихся эпизодов: в «С. В. Д.» и «Новом Вавилоне» Козинцева и Трауберга, в «Моем сыне» и «Золотом клюве» Евгения Червякова.
С середины 1930-х гг. Семенова практически не снималась: принято считать, что, как и большинство актрис немого кино, она не справилась со звуком. Справилась. Наглядное тому подтверждение — ее последняя большая роль: русская проститутка «из бывших» в «Моей Родине» Александра Зархи и Иосифа Хейфица. Теперь, когда пришел звук, казалось бы, сам бог велел отказаться от любых штампов. Но именно здесь Семенова играла с такой долей условности, какая даже в немом кино была недопустима. И это немыслимое, безвкусное на первый взгляд сочетание неистовой мелодрамы с гротеском рождает образ неожиданно эффектный, сильный. Не ко времени тонкий и глубокий.
Скорее всего, Семенова ушла из кино потому, что ей просто нечего было делать в бравурных и прямолинейных фильмах 1930-х — 1940-х гг. Ведь даже в 1920-е гг. она играла преимущественно бандиток и проституток («Третья Мещанская» — исключение не только для Семеновой, но и для всего советского кино). Девушки и Бабы в этих картинах еще изредка встречались, но Женщины — никогда: вместо них были Доярки, Революционерки, Учительницы и Партийные Работники.
И Семенова вернулась на сцену, где еще лет пять выступала с неизменным успехом (в том числе, например, в легендарной «Святыне брака» — первой классической постановке Николая Акимова). После войны и до конца 1960-х гг. она изредка снималась в малоинтересных эпизодах, а затем ушла на пенсию. Она не была забыта: историки театра, кино, эстрады и балета то и дело приезжали к ней в Дом ветеранов кино, и она охотно делилась с ними воспоминаниями. После перестройки о Семеновой вновь начали писать, причем не просто как об актрисе, а уже как о феномене советского кино.
Багров П. Умерла Людмила Семенова // Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. 5. СПб, 2004.