В начале декабря 1923 года я ехал со своим начальником штаба в трамвае по Садовой. Увидел на стекле объявление, которое гласило: «Акционерное кинопрокатное общество „Кино-Север“ открывает кинокурсы и приглашает желающих учиться». И меня и моего спутника это объявление взволновало. Меня интересовала фотография и кинотехника, а мой товарищ немного пел, немного декламировал, словом, тянулся к сцене.
Посоветовались мы с ним и решили пойти на Невский, 100, где происходил набор слушателей. Это где сейчас кинотеатр «Колизей». Вечером отправились пытать счастья.
Если у моего друга были какие-то шансы пройти конкурс, то у меня не было никаких. Но я решил сходить, посмотреть, словом, познакомиться. На третьем этаже, в большом помещении с какой-то стойкой посредине, стоял дым коромыслом. Жаждущих попасть на курсы было огромное количество.
Молодые и старые, скромно одетые девушки и нэпманши в мехах, раскормленные маменькины сынки и студенческого вида молодежь в шинелях и потрепанных пальтишках, какие-то люди с голодными глазами и бритыми актерскими физиономиями — словом, множество самой разношерстной публики. <...>
— Что будем делать? — посмотрели мы друг на друга.
— Дохлое дело! — вяло процедил Фроленко. — Если записаться, так дня три прождешь.
— Да-а, — нехотя согласился я, — конкурс! Комиссия! А они, может, заставят петь или еще чего.
Мы собрались уйти, но к нам какой-то скользящей, танцующей походкой подбежал прилизанный, с идеальным прямым пробором, в хорошем костюме, в белоснежной рубашке и модном галстуке джентльмен. Его наметанный глаз ухватил в этой толпе двух военных в длинных шинелях, с оружием.
— Что вам угодно, товарищи?
— А вы кто? — оглядывая его с головы до ног, спросил я.
— Моя фамилия Калужский, — он шаркает ножкой, — я управделами курсов.
— Отлично, — протянул неопределенно Фроленко и зачем-то многозначительно посмотрел на меня. — А как фамилия директора ваших курсов?
— Кресин! — с готовностью ответил Калужский. — Михаил Леонтьевич Кресин.
— А где он?
— Он — там. — Калужский показал на дверь, в которую входили люди из очереди. — Он вам нужен? Он с комиссией проводит конкурс. — Калужский смотрел на нас выжидающе. — Вам вызвать его сюда? Или вы пройдете туда?
Мы переглянулись. Фроленко сказал:
— Подождите минуточку, — и отвел меня в сторону.
Глядя на стоящего в отдалении Калужского, тихо предложил:
— Надо воспользоваться, смотри какой любезный.
Я согласился: воспользуемся.
Мы подошли к Калужскому. Я говорю:
— Мы пройдем туда. Да вы не волнуйтесь, мы по совершенно безобидному делу.
— Ну что вы, что вы, пожалуйста! Я доложу!
— Доложите! — согласились мы.
А кто мы такие, он не поинтересовался. Наша форма сама за себя говорила. Скрылся в дверях. Через пять минут появился и властно приказал прочим присутствующим:
— Не входить! — а нам сделал ручкой: — Пожалуйста!
Сам растворил высокие двери. Торжественно впустил в комнату.
За внушительным письменным столом восседал здоровенный дядя с патриаршей бородой. Рядом с ним, справа, небрежно откинувшись на спинку кресла, сидела, кутаясь в дорогой мех, очень красивая брюнетка. Она с любопытством навела на нас свой лорнет.
Слева стоял средних лет хорошо одетый, упитанный человек. Двое в бархатных толстовках курили у окна.
Когда мы подошли к столу, стоявший слева представился с легким поклоном.
— Кресин, директор курсов. — Затем кивнул в сторону патриаршей бороды: — Художественный руководитель, профессор Вознесенский.
Вознесенский коротко кивнул головой и жестом представил нам даму:
— Балерина Явор-Яворская!
— Иванов,— щелкнул я каблуками.
— Фроленко, — шаркнув ножкой не без изящества, ответил мой друг.— Садитесь, пожалуйста, — пригласил нас Вознесенский.
— Чем могу служить? — спросил Кресин.
— Просим прощения, товарищи, — сказал я, — получилось так, будто мы...
— Не беспокойтесь,— успокаивающе пророкотала борода.
— Мы к вам по вашему делу! —- довольно неуклюже начал говорить Фроленко.
Кресин побледнел.
— По моему? — спросил он.
«Да что они какие-то странные», — подумал я и поспешил внести ясность:
— Ну да! Ведь вы же директор будущих курсов?
— Я! — ответил он с готовностью. — Ну да, я, а что?
— А мы хотим поступить на ваши курсы, — объяснил я.
— Ха-ха-ха! — как-то раздельно, по слогам рассмеялась балерина. — Что же вы будете делать на курсах?
— Учиться, ответил я. — У вас учиться хореографии, у товарища Вознесенского как писать сценарии. Как все, так и мы будем курсантами или, как там, студентами.
— Прелестно, — почему-то откровенно расхохоталась она.
— Вы это серьезно? — как-то совсем по-другому спросил Вознесенский.
— Серьезно! — сказал, почему-то обидевшись Фроленко. — Что, мы не такие, как все? Может, мы — таланты!
Тут рассмеялся Кресин. Засмеялись и те, в толстовках, — один басом, другой каким-то пронзительным, высоким, старушечьим голосом.
— Гос-с-поди! — стараясь унять припадок смеха, простонал Кресин. — А я-то. . . фу, черт. . .— он погрозил растерянному Калужскому, —Так вы хотите...
— Именно, мы хотим, — довольно сурово взглянув на него, сказал я. — Может, вы объясните...
— Да, товарищи дорогие, простите великодушно, просто недоразумение. Поступайте, пожалуйста, — улыбаясь в свою холеную бороду, сказал Вознесенский.
— И я буду вас учить хореографии, — смеясь, передразнила меня красивая брюнетка.
— Там у вас написано: конкурс, — неуверенно сказал Фроленко.
Во весь свой богатырский рост поднялся Вознесенский:
— Знаете,— сказал он с ухмылкой,— вы так провели сцену своего поступления на курсы, что мы будем считать вас прошедшими по конкурсу. Члены комиссии, согласны?
— Согласны! — смеясь подтвердили члены комиссии.
— Товарищ Калужский,— сказал Кресин.— Оформите товарищей!
Вознесенский потряс нам руки, не переставая ухмыляться. Яворская жеманно протянула свою надушенную ручку, и мы, сопровождаемые Калужским, вышли в зал.
Когда мы заполняли анкеты, Фроленко спросил:
— Товарищ Калужский! Не можете ли вы объяснить поведение членов комиссии?
— Да, да, — добавил я, — сначала как будто напугались, а потом — этот идиотский смех...
Он попросил нас к своему барьеру. Усадил за шкафом, огляынулся по сторонам, сказал серьезно:
— Сначала Михаил Леонтььевич испугался... немного.
— Чего?
— Что вы пришли забрать кого-нибудь. Видели, что за публика.
— Да! Публика разная, — согласился я. — А смеялись чему?
— Ну как вы не понимаете! Обрадовались, что все так просто объяснилось.
В середине января 1924 года мы собрались на первое занятие на Владимирском проспекте, 14.
Разные люди, столько разных лиц. Приглядываюсь, стараюсь понять, что это за среда. Всех этих людей сюда привлекли самые различные обстоятельства. Но я увидел на всех лицах общее — большую радость. Все страшно довольны, что их приняли на такие необыкновенные, такие чудесные курсы.
Киноискусство! Это так благородно! И это так интересно!
Только что кончилась гражданская война. Было голодно. С деньгами была еще неразбериха. А нэп дразнил, смущал и манил своими возможностями. Люди после разрухи военных лет искали своих путей, искали себя. Кинематограф — великий утешитель. Кинематограф — великий обманщик, сказочник, навевавший фантастические сны. Кинематограф — самое притягательное, самое доступное, удобное и интересное зрелище.
Великое предназначение и будущее этого искусства тогда мало кто понимал. Мало понимал и я. Но огромная популярность кинематографа, его притягательная сила, гипноз одного только слова кино — привлекли триста человек и среди них меня на эти частные курсы с весьма туманным будущим. <...>
Появление профессора Вознесенского встретили дружными аплодисментами. Он расправил свою профессорскую бороду, протер белоснежным платком золотые очки, откашлялся и начал говорить.
— Вот... вас, жаждущих приобщиться к искусству, около трехсот. Каждый из вас, конечно, мечтает стать киноартистом. И не просто артистом, а великим артистом. Таким, как Мозжухин, Лисенко, Шишко, Боронихин, Вера Холодная. Может быть, многие мечтают о режиссерской карьере. Мечтать — это прекрасно. Но я не хочу от вас скрывать — путь ваш будет труден, цели добьется только тот, кто обладает сильной волей, упорством, желанием учиться, умением не отчаиваться при неудачах и не зазнаваться при достижении успеха. Но... Без таланта никакое упорство, прилежание и воля — не помогут. Думаю, что большинство из вас попали сюда, прошу прощения, случайно. Кино! Вот и бросились, как мотыльки на огонек. И многие обожгут себе крылышки. -— Помолчав, он закончил устало: — Интересно, так интересно, что из вас получится? Может быть, не очень много, может быть, всего несколько человек. . .
Каждый из присутствовавших думал в душе, что именно он-то и есть тот, из которого получится!
О себе я этого не думал. Меня интересовала техника, а все остальное было мне просто любопытно.
Иванов А. Перемена судьбы // Иванов А. Экран судьбы. Роман жизни. Л., 1971. С. 150-155.