В двух шагах от кинотеатра «КАК В ПАРИЖЕ» за углом Николаевской улицы находилась небольшая фотография, принадлежавшая братьям Дранковым. Это были довольно предприимчивые молодые люди. Фотография не давала им почти никакого дохода, и они занимались больше комиссионерством: всегда что-то покупали, перепродавали, опять покупали и т.д.
Ф. Васильева познакомилась с бр. Дранковыми, когда ей посоветовали поручить им срочное изготовление русских надписей к одной из французских картин. Так была ими создана крохотная лаборатория в подвале дома № 12 по Николаевской ул. Здесь и началась головокружительная карьера А.О. Дранкова.
Один из дореволюционных историографов так характеризовал Дранкова:
«Человек этот был поистине вездесущ: на парадах, похоронах, дерби, пожарах, обвалах, наводнениях, встречах коронованных особ самым непостижимым образом он умудрялся поспевать вовремя. Без него не хоронили, не горели здания, не бушевали стихии, не встречались монархи... И журналисты были обеспечены злободневными снимками, а редакторы их бесконечно удивлялись.„Ну, и Дранков — просто маг и чародей!“...»
Неизвестно, кто кого соблазнял и уговаривал, но Ф. Васильева согласилась финансировать постановку русской кинокартины, она же, кажется, к достала Дранкову подержанный съемочный аппарат Патэ. Ставить решили «Бориса Годунова». Идея эта появилась у Дранкова под влиянием газетных слухов о том, что какая-то московская фирма собирается заснять 22 сцены из «Бориса Годунова» в постановке Художественного театра. Желая предупредить этот анонс (вот когда появились «срывы»), Дранков стал срочно искать театр, в репертуаре которого был «Борис Годунов». Таким театром оказался летний театр «Эден», где в то время я работал актером.
Семейный сад и театр «Эден» был солидным заведением, своеобразным комбинатом различных зрелищ. Владелец сада любил рекламировать свое предприятие в стихах:
Сад семейный, сад господский,
На улице Звенигородской.
К. Баумвальдт создал,
«Эден» кличку дал.
«Эден» — это по-французски
В переводе же по-русски
Это значит — рай...
Здесь театр, — идет в нем драма,
Есть живая панорама,
Есть мамзель Марьэт,
Есть большой балет,
Как волшебная картина —
Лучина в нем балерина,
А мамзель Мари
Словно луч зари.
Здесь поет куплеты Шатов,
Много разных акробатов.,
Три оркестра, хор,
Тратьев «Метеор»...
В «Эдене» демонстрировался и кинематограф, но хозяин сада, видимо, не придавал ему особого значения, забыв упомянуть в своих рекламных виршах.
Труппа драматических и опереточных актеров под руководством И.Е. Шувалова ставила мелодрамы, обозрения, феерии. «Борис Годунов», только что показанный впервые, имел успех у публики. Что это была за постановка?
Сейчас мне, участнику этого спектакля, трудно говорить. Я лучше приведу ответ рецензента «Петербуржской газеты», который писал, что «Борис Годунов» идет в сильном сокращении. Кроме красивой, но не всегда верной эпохе обстановке и массовых сцен, можно похвалить балет. Привыкшим к фарсам актерам трудно справиться с главными ролями. От гг. Ахашевского и Мартина мало дышало древней Русью, несмотря на обдуманное чтение ролей Годунова и Григория. Более подходил к образу Пимена г. Рославлев, игравший Мнишека. Бойко играл г. Шатов (Варлаам) и г. Орлов (Мисаил) переигрывал. Г-жа Лоранская, кокетливая Марина, но и только.
По-видимому, все же это был не рядовой спектакль, так как критик газеты «Обозрение театров» обмолвился такой фразой:
«Сад „Эден“ даром, что он рекламируется в ультра-бульварном тоне, в стихотворных афишах — от времени до времени дает довольно серьезные „постановки“», называя далее в качестве примера «Бориса Годунова». Одобрительно отозвался и рецензент «Петербургского листка»: «11 июня шла пьеса „Борис Годунов“ при новой роскошной постановке с грандиозным балетом. Надо отдать справедливость г. Баумвальдту и режиссеру сада г. Шувалову — постановка и исполнение пьесы не оставляет желать лучшего».
Дранков довольно скоро договорился с Баумвальдтом: 100 р. за костюмы и декорации. Не возражал против необычного использования труппы и режиссер Шувалов, но с актерами переговоры затянулись. Большинство актеров было, вообще, против нелепой затеи: играть в 9 часов утра на площади сада, а не на сцене, хотя и в декорациях! А когда Дранков потребовал сокращения трагедии Пушкина, предлагая ограничиться 4-5 сценами, все встали в тупик...
Вообще, это предложение захватило всех нас врасплох. Мнения разделились. Большинство артистов первого положения были против этой затеи, но многие были не прочь заработать, кроме того, почти все сгорали от любопытства: что такое киносъемка? В успех этого предприятия, мне кажется, никто не верил. Трудно было поверить в серьезность каких-либо намерений в области искусства, видя такую забавную фигуру, как Дранков.
Маленький, толстый, толстогубый, с ярко рыжими волосами, всегда потный, спешащий, жестикулирующий, он произвел неблагоприятное впечатление на артистов уже тем, что с каждым торговался, как на рынке. Премьер Е.А. Алашеевский категорически отказался сниматься: никаких изменений в постановку вносить он не хотел. Кроме того, он не мог «профанировать святое искусство театра» из-за таких грошей, которые предлагал Дранков. Но более всех споров было с Г.Ф. Мартини и Е. Лоранской. Мартини — Григорий Отрепьев, узнав о том, что сцена у фонтана будет сниматься не в декорации, а около настоящего фонтана, находящегося между театром и кафешантаном, забастовал. Впрочем, скоро и Марина Мнишек-Лоранская вместе с Дранковым сумела убедить его, что у настоящего фонтана всё получится еще лучше.
Так и решили начинать с этой «сцены у фонтана», но оказалось, что около фонтана нет деревьев, а по мнению Мартини и Лоранской весь смысл сцены состоит именно в том, что Марина Мнишек появляется из-за кустов.
После бесконечных споров Дранков решил купить на сруб деревья, привезти и устроить искусственные кусты.
После этого между Мартини и Лоранской встал вопрос, как же все-таки им вести сцены? Попробовали порепетировать, но Дранков сразу стал командовать, предлагая сокращать сцену. Узнав, что сцена пойдет совсем без монолога, Мартини закапризничал: он не мог играть этой сцены без своего выигрышного монолога! Долго его уговаривали Лоранская, Шувалов и сам Дранков, пока он, наконец, не понял, что в сущности монолог снять в немом кинематографе нельзя...
На другой день рано утром привезли в сад много больших срубленных деревьев, потом их долго укрепляли вокруг фонтана. Получился довольно живописный пейзаж, но он был испорчен тем, что сквозь деревья совершенно ясно и отчетливо были видны различные строения, далекие по стилю от XVI века. Дранкова это, впрочем, мало беспокоило, его больше беспокоили артисты.
Дело в том, что артистам всё это мало нравилось. Мартини, увидев всю обстановку, готовую для съемки, решительно отказался сниматься: он даже стал снимать костюм и разгримировываться. Снова его уговаривала Лоранская, даже плакала и уговаривала. Много раз начинали репетировать, но дело не двигалось. Репетиция переходила в споры, пререкания. Все явились с утра, были голодные, раздражены. Актеры, одетые в роскошные боярские костюмы из парчи с меховыми воротниками, в огромных меховых шапках, умирали от жары и проклинали Дранкова за нелепую затею.
Когда, наконец, все устали спорить и согласились «подгонять» сцены под киноаппарат, то оказалось, что нужно переставлять деревья: с 9 часов, когда были укреплены кусты около фонтана, солнце передвинулось, и кусты стали давать ненужные тени, от этого изменились все мизансцены и нужно было менять всю сцену. Снова начались споры: что изменять? Мизансцены или декорацию? Но вот пришли рабочие и стали «переделывать пейзаж».
Наконец, появился хозяин сада Баумвальдт и решительно предложил Дранкову закончить съемку, так как с 4 часов сад и ресторан открывались для публики. Все споры сразу прекратились, и Дранкову пришлось ограничиться съемкой одной сцены у фонтана. Когда Дранков стал расплачиваться, то получила только одна Лоранская 30 р. (за то, что сумела уговорить Мартини), а Мартини не получил ничего, так как должен был еще сниматься в сцене «Келья Пимена». Не получили гонорара и остальные актеры, проторчавшие весь день на солнцепеке, но так и не снявшиеся.
На другой день съемки шли успешнее. Актеры были сговорчивее и слушались указаний Дранкова, не возражая и не вдаваясь в рассуждения, почему нужно входить и делать всё не так, как делалось это на сцене. Было снято несколько сцен в декорациях «Келья Пимена» (Мартини и Рославлев) и «Грановитая Палата». В последней сцене снималось человек десять: я, Хованский, Сашко-Волынский, Шагов, Макаров, Чекин и другие.
Декорации были вынесены на ту же площадку у фонтана вместе с коврами, дорожками, мебелью и другими реквизитом. Декорации все время приходилось передвигать, вслед за движением солнца. За декорациями передвигался вместе и аппарат, которым руководил Дранков.
Если актеры на этот раз были послушными, то Дранков неистовствовал. Его возмущало особенно то, что артисты бросают огромные тени на декорации, но ничего сделать было нельзя. Сами декорации, написанные на холсте и прибитые на рамы, все время колыхались от ветра. Больше всего расстроило Дранкова отсутствие потолка в декорации Грановитой Палаты. Как ни приспосабливался он снять издали общий вид Грановитой Палаты, ничего из этого не получилось. Вообще всю картину приходилось снимать только на средних планах. Даже проход бояр пришлось снять не в полный рост.
Я уже не помню всех деталей и всех исполнителей. Я снимался в первой сцене трагедии, когда Шуйский и Воротынский начинают спектакль, разговаривая ночью на площади. Воротынского изображал не то Хованский, не то Макаров. Затем я снимался еще в какой-то сцене, где почему-то подносили хлеб-соль на золотом блюде, покрытом полотенцем. Что это за сцена, я не могу вспомнить.
На этом съемки «Бориса Годунова» закончились. Ни одна сцена с Борисом Годуновым так и не была снята: Алашевский был неумолим. Так и пришлось выпускать картину «Борис Годунов» без участия Бориса Годунова. Говорили потом, что картина шла в других городах под названием «Дмитрий Самозванец», а сцена у фонтана демонстрировалась отдельно в кинодекламации, будто бы с участием Лоранской и еще какого-то артиста.
Это была первая в России кинопостановка. Картина шла в Петербурге во всех кинотеатрах Ф. Васильевой и, вероятно, дала ей немалый доход. После этого Дранков исчез почти на год.
Свой знаменитый фильм «Стенька Разин» он ставил летом 1908 года. С труппой Народного дома (режиссер В.Ф. Ромашков). С ними же был снят «Бой купца Калашникова», который не удалось выпустить, так как раньше вышла картина Ханжонкова.
Артисты нашей труппы участвовали еще в одной ранней постановке Дранкова — в «Князе Серебряном». Это было в 1908-м и, может быть, в 1909-м году. Эта пьеса шла только в нашем театре, и Дранков опять приходил смотреть нашу постановку. Для кинопостановки, помнится, приобрели интересные декорации (кажется, частной оперы Максакова) «Царской невесты» и приспособляли для «Князя Серебряного». С <пропуск в надписи> Дранков почему-то на этот раз не договорился и ставил сам.
В этом же году была поставлена под режиссурой Н.Н. Арбатова драма «Большой человек» с участием артистов Малого Суворинского театра — Нерадовским, Стронским, Чубинским, Зубовым и другими. Многие и потом продолжали работать у Дранкова.
Вот и всё, что сейчас вспоминается о первых шагах Великого Немого России.
Орлов Н.И. Первые киносъёмки в России // Киноведческие записки. № 42. С. 203-208.