Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
«Настоящая творческая дружба режиссера и актера»
Александр Ивановский о работе с Мозжухиным и Протазановым

Я не любил кино, считал его фальшивым, пошлым и за искусство не признавал. Артисты драматических театров, даже лучшие из них, на экране получались неестественными, напыщенными. Принимали какие-то угловато-красивые позы. Походка у них становилась суетливой, жестикуляция, мимика — преувеличенными.
Ходил я иногда с женой на американские боевики. Но вот однажды попалась мне на глаза реклама кинотеатра «Арс»: «Пиковая дама» по повести Пушкина, режиссер Я. А. Протазанов. В роли Германа — Иван Мозжухин. Пушкин в кино? Да еще «Пиковая дама»! Реклама вызвала у меня недоверие. В кино я все-таки пошел, но полный сомнения и предубеждения.

Начало фильма, как и повести у Пушкина: сцена у конногвардейца Нарумова. Карточный стол. Самый разгар игры. Сразу же мое внимание привлекла фигура Германа — лицо с профилем Наполеона, умное, нервное, полное какой-то одержимости. Один из игроков обеими руками сгребал к себе груду золотых монет. Герман с лихорадочным трепетом рванулся к нему.

Да, это был игрок с огнем азарта в глазах. Но пушкинский ли образ создавал Мозжухин? Мне кажется, что многое было и от оперы Чайковского — сильный характер, энергия, одержимость, жажда разбогатеть, любыми средствами разбогатеть, стать вровень с щеголями-гвардейцами, стремительно сделать карьеру.
Пушкинский Герман — скромный офицер, правда, с затаенными надеждами. Он был небогат, отец, как пишет Пушкин, оставил ему маленький капитал. Но Герман в игорном доме на первую же карту поставил сорок семь тысяч!

<...>
Герман — Мозжухин прекрасно сыграл сцену встречи со старухой-графиней. Быстро чередуются крупные планы. Актриса Шебуева очень выразительно передала ужас графини, Мозжухин — неумолимость угроз Германа. Правда, многое в картине было сделано под влиянием иллюстраций Александра Бенуа к «Пиковой даме». Но это можно было простить.

<...>
Я старался не пропускать картин режиссера Протазанова с участием Мозжухина. Но «Пляска смерти», «Проклятье», «Так безумно, так страстно хотелось ей счастья» после «Пиковой дамы» были шагом назад. Я удивлялся, но мне объяснили: «Протазанов — штатный режиссер фирмы Ермольева, и он должен ставить рядовые картины. Мозжухин — штатный артист должен сниматься в рядовых картинах. А „Пиковая дама“ — это же боевик!»

Придя домой после фильма «Пиковая дама», я написал длинное восторженное письмо Мозжухину, но ответ на него получил только через два года. Совершенно неожиданный ответ.
...В феврале 1918 года у парадной двери моей квартиры раздался резкий звонок. Отворив дверь, я увидел «короля экрана» Ивана Мозжухина, он вошел, скорее — ворвался в переднюю и, даже не поздоровавшись, закричал:
— Едем! Одевайтесь! Нас ждут!
Мои недоуменные вопросы он немедленно прервал:
— Едем! Нас ждут Ермольев, Протазанов, мы ставим «Отца Сергия» Толстого, вы будете работать с Протазановым, будете его правой рукой. Да едемте же... — Снял с вешалки мое пальто. — Одевайтесь! Нас ждет машина!

И вот мы мчимся по Арбату в хоромы киноателье.
Со сказочной быстротой разбогатевший Ермольев оказался в первых рядах кинопромышленников. Кабинет роскошный, даже слишком роскошный. Стены увешаны фотографиями знаменитых протазановских картин. Ермольев одет по последней моде, какая-то обшитая черным шнуром визитка, галстук-пластрон. Меня он принял очень приветливо.

У окна стоял высокий, стройный человек в солдатской шинели, это был Протазанов — один из лучших, если не лучший кинорежиссер того времени. Нас познакомили. Увидев на стене фотографии «Пиковой дамы», я с пылом начал говорить о том впечатлении, которое произвел на меня фильм, упомянул о своей постановке «Пиковой дамы» в опере.
Протазанов перебил меня:
— Я видел вашу «Пиковую», у нас с вами во многом оказалось единомыслие.
Мозжухин подхватил его реплику:
— Надеюсь, что в работе с господином Ивановским найдется и единодушие!
Протазанов, прощаясь со мной, посоветовал перечитать «Отца Сергия» и завтра же приехать на фабрику для разговора о сценарии. Мозжухин ушел вместе с Протазановым. Ермольев усадил меня в бархатное кресло:
— Вам будет интересно работать с Яковом Александровичем, это талант, настоящий талант! А о деньгах вы не беспокойтесь, мы вас не обидим.
Так я стал работать в кино.

Я прочитал «Отца Сергия» не отрываясь. Перечитывая отдельные страницы, вдумываясь, стараясь увидеть действие на экране, я не мог понять, почему с таким увлечением и Протазанов и Мозжухин стремились к постановке этой картины. Завязка очень интересна: князь Касатский, командир кирасирского полка, делающий блестящую карьеру при Николае I, за месяц до свадьбы с красавицей-фрейлиной подал в отставку, разорвав свою связь с невестой. Он узнал, что она была любовницей императора. Князь постригся в монахи.

Конечно, сюжет начинается очень интересно, но с того момента, как князь Касатский превратился в монаха, отца Сергия, действие, казалось мне, топчется па месте; любовной интриги нет. А разве бывают картины без любовной интриги? Таких картин я не видел. Мне думалось, что все переживания князя в монастыре, его борьба между верой в бога и грешными мыслями психологически очень интересны, но для кино скучны.

Вспомнилась мне «Пиковая дама», вспомнились эпизоды, которых не было ни в повести Пушкина, ни в опере Чайковского. Кинорежиссер сумел создать волнующее действие чисто кинематографическим путем. Я понятия не имел, что киноискусство обладает своими законами, своим своеобразным ритмом, монтажными особенностями, подводным течением, так неотразимо, действующим на зрителей.

На следующее утро я пришел к Я. А. Протазанову, в кабинете у него уже сидели художники кинокартины «Отец Сергий» — В. Баллюзек и А. Лошаков. Шли споры. Как я понял, художники были разных творческих устремлений, и режиссер старался помирить их. Протазанов, познакомив меня с художниками, показал несколько эскизов декораций и костюмов. Когда Баллюзек и Лошаков ушли, Протазанов спросил, нравятся ли мне эскизы. Я только бегло успел посмотреть некоторые из них, но больше мне понравились эскизы Лошакова. Баллюзек резко отличался от него по манере, сразу же мне вспомнились иллюстрации Александра Бенуа к «Пиковой даме». Протазанов, улыбаясь, сказал:
— В противоречиях выявляется истина, А в данном случае эта истина лежит посередине — Баллюзек более формалистичен, это у него от импрессионизма, ну, а Лошаков правоверный поклонник Репина, Васнецова...

Узнав, что я внимательно вчитался в «Отца Сергия», и видя, что я не понял еще, чем привлекает его экранизация этой повести, Протазанов передал мне две большие тетради разного формата — это были литературный и режиссерский сценарии:
— Прочтите, и вам будет более понятен путь, которым я пришел к решению этой, я вполне сознаю, ответственной задачи. Ведь это же Толстой!
<...>
Тетрадь с режиссерским сценарием тоненькая — сценарий написан каким-то телеграфным языком. В его коротких строчках заключалось взволнованное действие. Действие перебивалось, менялось, останавливалось, чтобы снова броситься вперед. Так сердце, ровно бьющееся, вдруг в волнении начинает давать перебои, замирать, а затем лихорадочно стучать.

В кабинет вошел Мозжухин, он приветливо со мной поздоровался и сказал:
— Ну, я очень рад — вот вы и за работой.
Я поделился с ним своими впечатлениями от сценария. Сравнение взволнованного сценарного действия, с его частыми перебивками, переменой места действия и сюжетных линий, с перебоями взволнованного сердца понравилось Мозжухину.
— Это очень метко сказано — актеру надо добиваться, чтобы зритель как бы слышал взволнованный стук сердца героя, артист не говорит, но у него есть глаза, лицо, а лицо — это зеркало души!

<...>
Мой дебют в кино прошел вполне благополучно. Сцены трудные, ответственные удалось подготовить тщательно и на хорошем уровне. Протазанов крепко пожал мне руку.

Целыми днями сидел я на съемках. Снималась келья отца Сергия, психологические сцены борьбы князя Касатского с самим собой, с верой в бога, с соблазнами грешного мира. Протазанов и Мозжухин работали с большим вдохновением. Мозжухин нервничал, спорил, Протазанов спокойно выслушивал его возражения и очень образно и, по-моему, весьма убедительно разбивал доводы Мозжухина. Правда, иной раз Протазанов соглашался с актером, переспрашивал, просил еще раз Ивана Ильича разъяснить его предложения и говорил:
— Да, да, это очень правдиво и искренне, я согласен, но много жестов, много!
Мозжухин радовался, смеялся, тряс руку Протазанову и, казалось, был счастлив.
Это было не часто встречающееся единство мыслей и чувств, настоящая творческая дружба режиссера и актера.
Протазанов сказал мне:
— Режиссер должен быть другом артиста, другом настоящим, не боящимся резко критиковать ошибки, иной раз и упрямство актера, и радостно, увлеченно приветствовать его достижения.
Эти слова я помню всю жизнь.

<...>
Однажды я решил навестить Мозжухина и поблагодарить его за то, что он пригласил меня работать в кино, да еще под руководством одного из самых талантливых режиссеров.

Я сказал ему, что работаю с большим интересом и даже увлечением, что Протазанов своей энергией меня прямо-таки поражает.
— Я заметил, у вас на съемках даже глаза блестят, — со своей милой улыбкой отвечал Мозжухин.
Протазанов, по его словам, мной доволен, он в свою группу не так-то легко привлекает новых людей.
Обмениваясь впечатлениями о последней съемке, я выразил сожаление, что в кинематографе нет звука, нет слов... Насколько сильнее было бы впечатление! Мозжухин несколько помрачнел и сказал:
— Вы же видели на съемках, что все дело во внутренней экспрессии, в жесте, действии. А пауза, пауза! Вы же видели, неужели вы не поняли творческого метода Протазанова? Я, актер, стремлюсь в этой паузе сосредоточить всю силу эмоций. Протазанов умеет возбудить во мне силу этих эмоций, знает предел, дальше которого накал моих чувств пойдет на спад, и взмахом режиссерской палочки переводит насыщенную паузу в действие! Я вступаю в бой:
— Но где же музыка? Она необходима! Представьте себе, если бы ваши паузы были насыщены музыкой, настоящей, высокой музыкой, как усилилось бы впечатление от вашей игры!
— Да! Музыка — это другое дело. Но слова, разговоры — гибель для кино!
— Ваши импровизаторы портят впечатление! Какие-то надерганные из арий и романсов кусочки, причем эти, с позволения сказать, пианисты не считают даже нужным при перемене тональностей делать модуляционные переходы! По их мнению, публика ничего не понимает, они даже гордятся своими импровизаторскими талантами.
— Ну, это вы преувеличиваете, попадаются и талантливые пианисты...
— Иван Ильич! Представьте себе другое положение: если бы музыка была подобрана с точным расчетом, музыкальные темы давались бы в соответствии с переживаниями актеров, за роялем сидели бы талантливые люди... Я, признаться, не понимаю, как талантливый режиссер Протазанов может мириться с таким «аккомпанементом» при демонстрации своих картин. «Пиковая дама» — это блестящая работа, но быть шедевром фильму мешает музыка. Скажем прямо — малоудачная музыка. Импровизатор старался, одной рукой играл на рояле, другой на фисгармонии, но я хорошо помню свое впечатление: музыка мешала, отрывала меня от действия на экране. Пианист пользовался темами Чайковского, но делал это бездарно, не к месту!
— Верно, Александр Викторович! Верно! Почему-то мы до сих пор с невниманием относились к музыке, а это вопрос важный. Я согласен с вами.
— Я советовал Якову Александровичу заказать для «Отца Сергия» оркестровую музыку, музыку, которая помогла бы раскрытию образов фильма, но он промолчал.
— А мы с вами общими силами на него ударим. Не директор ли наш скупится? Все может быть.

<...>
И вот съемки идут к концу. Снят последний кадр! В ателье ликование. Почему-то всеми овладевает смех, и громче всех хохочет Протазанов. Мозжухин радуется, делает какие-то антраша всему павильону. Директор Ермольев ведет основных участников картины в ресторан «Эрмитаж», кормит нас роскошным обедом. Словоохотливый Ермольев провозглашает тосты, он доволен. Еще бы ему не радоваться: сделать такую картину, как «Отец Сергий», да еще в срок! Сидевший рядом Сабинский объясняет: «На „Отца Сергия“ были заключены договоры, под картину получены деньги от прокатных контор, договоры обусловлены неустойками. Прокатные конторы в свою очередь получили деньги от владельцев кинотеатров и тоже должны платить неустойки, если разрекламированная картина не появится в срок на экране».

Из ресторана я возвращался с Мечиковым.
— Ну, Александр Викторович, теперь держитесь! Придется нам попотеть! Один бой мы победно выиграли, картину кончили, теперь новый бой — монтаж! За три дня и за три ночи, хоть умри, а картина должна быть смонтирована, показана на общественном просмотре и сдана в прокат.
<...>
Три долгих дня продолжалось это сражение с материалом картины, готовые ролики вновь перемонтировались, безжалостно рвались руками своего создателя. Вот готов был и последний ролик. И снова, начиная чуть ли не с пятого ролика, шли переделки. Все, и особенно помощник режиссера и монтажница Шура, прямо извелись, похудели, но держались крепко. Это был настоящий коллектив.
Мне вспомнились слова Мозжухина: «Протазанов не очень охотно включает в свою группу новых людей...» На моих глазах свершалось новое рождение картины. Я сказал Протазанову:
— Вы, Яков Александрович, говорили мне, что режиссер еще до начала съемок должен творчески увидеть фильм на экране, в режиссерском сценарии это видение вы записали, но вы все время переделываете, изменяете, беспощадно рвете, выбрасываете целые эпизоды.
Протазанов сердито ответил мне:
— Что же, по-вашему, картина стала хуже? Вы же бывали на съемках, видели — приходили новые мысли, многое удавалось подглядеть в движении чувств актеров, а в монтаже приходили новые решения! Монтаж — это большое дело!
Разговаривая с Мозжухиным о творчестве кинорежиссера, я не раз слышал о могуществе монтажа. Не все мне казалось понятным.
— Вы думаете, я доволен картиной? — продолжал Протазанов.— Нет, я далеко не удовлетворен. Я очень, очень расстроен. Время! У нас в кино время — деньги! Вот через несколько дней мы должны по договору показать картину на общественном просмотре и сдать в прокат, а мне хотелось бы отойти ненадолго от картины, и я знаю, уверен, что, принявшись снова за работу, я нашел бы ошибки и снова многое переделал бы.
<...>
Работа с Протазановым и Мозжухиным над «Отцом Сергием» для меня была настоящей режиссерской школой.

 <...>

Ивановский А.В. Воспоминания кинорежиссера. М.: Искусство, 1967. С. 130-160.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera