<...> Алексеев — в первую очередь художник. Помимо творчества, которое говорит само за себя, он был человеком с удвительным характером. Я встретилась с ним за несколько лет до того, как он отправился к «своим»: Мусоргскому, Дягилеву, Шагалу... в другой мир, гораздо выше нашего. Возраст не мог взять над ним верх, и он все еще сохранял надменный акцент, привезенный из дореволюционной России. Медленное, манерное произношение с ударением на каждой фразе добавляло ему важности.
Говорят, что на пике славы он был не особенно доброжелателен, никогда не скрывал презрения к посредственности, которая его окружала, и наводил страх на продюссеров. Так для чего же он спустился в тот «ад», которым должна была казаться ему реклама?
Восседая в кресле, как на троне, он, махнув рукой, указал мне на маленький табурет. Даже в последние свои встречи он сохранял любовь к мизансценам.
«Видите ли, моя дорогая, главное в жизни — творить. Это единственное, что меня интересует. Если L’Oréal просит меня продать кусок мыла, я не думаю о продукте, я думаю о том замысле, который могу реализовать.
Представьте античную статую, например греческую. В конце концов, греки наши учителя, не так ли? Ее лицо отражает вневременные каноны красоты. Я использую статую в качестве модели и буду ласкать ее, а точнее создам иллюзию ласки, которую любая женщина хотела бы почувствовать на своем теле. Мягкий голос напевает что-то, напоминающее колыбельную, детство — звук, который расстрогает даже камень. Сияющая тень проскальзывает между парой. Спроектированная, эта тень рисует буквы на изгибах тела. Она должна появляться постепенно, не сразу. Буквы ласкают тело, как приятное утреннее намыливание, которое задает настрой на целый день. В конце фильма буквы собираются вместе и образуют надпись — Monsavon.
Вот что я „продал“ Шуллеру, главе L’Oréal. И он согласился.
Что меня интересовало, так это создание невозможного спецэффекта. Снять светящиеся буквы на подсвеченном объекте и заставить их повторить его изгибы. Задолго до компьютерных манипуляций для этого понадобилось изменение типографскиого шрифта, игра со светом, поиск правильного сочетания и ритма для слов, вода, мыло, ванная комната, античная Греция».
Вот и все!
Между замыслом и его реализацией Александр Алексеев изучал, развивал, просчитывал, воображал и требовал от себя гораздо больше, чем отважился бы любой обычный рекламщик. Он собирался назвать фильм Pure Beauté, так как считал его не иначе как совершенным. Шесть месяцев работы для шестидесяти секунд, это культовый фильм, который до сих пор изучают любители кино.
Когда ролик вышел, Шуллер боялся, что домохозяйки, которые приходят за покупками в супермаркет Prisunic, не смогут «отождествить» себя с изображением. Он даже написал режиссеру, чтобы объяснить, как реклама может, по понятным причинам, смутить продавца, обескураженного красотой. Алексеев едва ли утрудил себя ответом. Он никогда не был в Prisunic и не интересовался его посетительницами-домохозяйками. В любом случае, он уже думал о новом фильме.
Он собирался изобрести светящийся маятник, чтобы передать аромат, поднимающийся от чашки горячего кофе.
Теперь он работал с компанией Nestlé, ставшей робким патроном искусств и разрывавшейся между удовольствием «сделать красиво» и необходимостью продать товар. Nescafé проспоносировали его работу над изобретением. Результат не мог получиться прекраснее.
Алексеев сделал тридцать два рекламных фильма и вызвал много зависти в профессиональной среде. Он вел дела только с начальниками, чем неизбежно раздражал остальных сотрудников. Возможно ли быть художником и рекламщиком одновременно?
C точки зрения логики, ответ — нет. Но история показывает, что в соединении этих двух форм рождается прекрасный результат. Если думать о долгосрочном подтверждении успеха, финансирование искусства, безусловно, в интересах рекламодателя. Проблема в том, что реклама производит собственные креативные продукты и интересы ее заключаются, в первую очередь, с постоянном повышении товарооборота.
Я закрываю глаза и вспоминаю озорство в глазах Алексеева. Разве он сам не сказал: «Смотрите, что я продал L’Oréal»? Продать собственный талант — это испытание, которое слишком часто становится необходимым условием для работы. Такой идеологический вывих — болезнь нашего времени или, более традиционно, воплощение тех условий, в которых существует любой художник? Дебаты продолжаются.
В любом случае, искусство облагораживает предмет, поднимается над продуктом, который восхваляет, и возвеличивает повседневность. Чем не приятный способ заигрывания с вечностью для рекламной индустрии?
Перевод Арины Ранневой
Saint-Dreux, Anne «Art and Advertising: the Alexeieff Case.» Alexeieff: Itinerary of a Master, edited by Giannalberto Bendazzi, Dreamland Editeur, 2001, pp. 205-207.