Отрывок из письма Юрию Норштейну
Алексеев имел двух братьев: Владимир (заразившийся сифилисом от актрисы московского театра, в которую он был влюблен) застрелился, переживая состояние безнадежности и не выдержав пуританского давления своей матери. Перед тем как застрелиться, он оставил записку моему отцу (который был на пять лет младше), где говорилось: «Ты очень талантлив, продолжай рисовать, делай то, что я сам так любил».

Второй брат, который был почти глухим (и питал страсть к астрономии), исчез в Грузии во время революции. Мой отец до конца своей жизни надеялся разыскать этого второго брата, Николая.
Мой дед был убит во время поездки в Баден-Баден. Отец прочесал все кладбища в этой местности и так и не смог ничего найти. Считается, что его отец знал «слишком много» о Среднем Востоке, особенно о Турции, и что какой-то турок, вероятно, был подослан, чтобы убить его. Этот мой дед знал 37 языков и умер в возрасте тридцати семи лет. Его знание языков было, вероятно, причиной, почему он занимал такой важный пост.

В 1931 году мои родители были все еще мужем и женой. Мать была тем человеком, кто помогал отцу построить первый иголь­чатый экран. Он отправил ее покупать иголки в какой-то большой парижский универмаг. Мне было восемь лет, и я была с нею. Я помню, как продавщица говорила про нас, что мы «сумасшед­шие». Когда мы пришли домой, отец сказал, что иголок недоста­ точно, мы пошли обратно и прочесали уже весь магазин. А про­давщица позвала своих коллег посмотреть на эту «сумасшедшую русскую».
В то время моя мать тоже занималась книжной иллюстрацией, а до этого она была характерной актрисой в театре Питоева (Станиславский приезжал в Париж, чтобы посмотреть труппу Питоева, и приглашал мою мать в Россию играть в его театре, но она сказала, что не может из-за того, что замужем за Алек­сеевым и у нее ребенок).

Моя мать пригласила Клер Паркер (та была изучавшей живопись американской студенткой из Бостона, из состоятельной семьи) пожить у нас — с ней, моим отцом и мною — с тем, чтобы заработать немного денег, сдавая ей комнату и готовя для нее еду. Так появилась Клер Паркер в качестве студентки Алексеева. Отец был очень болен, он потерял одно легкое, занимаясь гравюрой, и три года провел в санатории. В этот период (до 1931 года) моя мать работала в книжной иллюстрации самостоятельно, чтоб иметь возможность оплачивать счета. Мать была так же талантлива, как отец. Они влияли друг на друга, и иногда работы моей матери принимали за работы Алексеева. Ее звали Александра Александ­ровна Гриневская-Алексеева. Она умерла в 1976-м. До самой своей смерти она была единственным художественным критиком Алек­сеева. Когда он заканчивал, в основном, произведение, то просил ее посмотреть, что тут нужно изменить. После смерти матери эту функцию унаследовала я.

Эти двое были слишком близки и не могли жить друг с другом изо дня в день. Они скорее напоминали брата и сестру, чем любовников. Они были слишком схожи во многих отношениях, кроме того, что моей матери недоставало дисциплинированности моего отца. Но у нее было значительно лучшее чувство цвета, чем у отца, который ощущал себя в цвете довольно неуверенно.

Без денег семьи Паркер игольчатый экран не был бы построен. Однако идея его создания долго сидела в голове отца, и он делился своими мыслями с матерью. Они оба говорили по-русски и разделяли любовь к русской поэзии. Мать декламировала русские стихи еще в тринадцатилетнем возрасте в парижском салоне сестры ее отца, которая взяла ее к себе годовалой, так как моя мать была незаконнорожденной дочерью Гриневского из петербург­ской аристократической семьи, и ей пришлось жить за пределами петербургского общества с тем, чтобы избежать дискриминации. Она научилась русскому у гувернерши и развлекала тетушкиных гостей, декламируя русские стихи; тетушка играла на фортепьяно, приглашала Рубинштейна, Дебюсси и других музыкантов.
Пока Алексеев не стал известным иллюстратором, мои родители были очень бедны. Мама, чтобы содержать нашу маленькую семью, продала все свои полученные в наследство семейные драгоценности.

Если Клер Паркер многое узнала у Алексеева, то столь же много ей дала моя мать, которая научила ее готовить и всегда пугала Клер Паркер своей легкостью в пластических искусствах.
Клер Паркер отлично работала с камерой и была терпелива с отцом, чего никогда не было у моей матери. Она постоянно хвалила отца, принимала все, что он делал, без малейшей кри­ тики. Моя же мать была совсем иной, говорила «все, что думает», тыкала пальцем в слабости и умела одинаково хоро­шо как причинить боль, так и подбодрить. Когда она хвалила, человек знал, что он получает нечто воодушевляющее. Мой отец знал все эти полутона. Он был большим спецом по нюансам. Он мог быть жестоким со «своей женщиной» и имел довольно неистовый характер, часто впадая в ярость и редко прощая. Таким образом, у меня было трудное и очаровательное детство. Я узнала, что качество — это все, и научилась нена­видеть вульгарность и коммерционализм. Мы, все три женщины, жили в смещенном мире, многократно удаленном от реальности, принужденные участвовать вместе с Алексеевым в его путеше­ ствиях в воображаемый мир.

Если пришло время садиться за стол, то пусть еда остынет, неважно: если Алексеев вдруг нашел стихотворение, которым он хотел поделиться с нами, — мы все должны были сесть вокруг него и слушать, как один из нас читает это стихотворение медленно, чтоб вкушать его, как старое вино. Я часто ждала последнего предложения, чтоб тут же вскочить, но он в ярости говорил мне: «Сядь и прочитай мне стихотворение еще раз, пока женщины пошли в кухню».

Каждая книга, которую иллюстрировал мой отец, тщательно «разделывалась», как цыпленок на тарелке. Он делал множество заметок, читая ее, и смотрел на потолок своей студии почти каждые пять минут, качал ногой направо, налево, и казалось, что дремлет. Он полюбил тени деревьев на стеклянном потолке своей студии. Он хотел почтить эту листву в своем последнем фильме (перед тем, как бык начинает идти).

Надеюсь, я не утомила Вас, мой дорогой друг. Я знаю, мой отец страстно желал бы поговорить с Вами. Он очаровал бы Вас, ибо он был баснословным рассказчиком историй.

11 февраля 1994 г.

Алексеева-Рокуэлл С. О жизни нашей семьи // Безвестный русский — знаменитый француз. СПб., 1999. С. 20-26.