На следующий год зима выдалась очень длинной. В отличие от предыдущих лет, отец предпочитал не писать писем, а двольно часто звонил по телефону. Я обещала ему, что в середине августа закрою на неделю свою галерею и приеду к нему в Париж. Мне хотелось избавить его от необходимости заниматься юридическими проблемами, связанными с наследством Клэр. Я обещала, что заумусь всеми формальностями и возьму на себя переговоры с юристами. Кроме того, я знала, что он написал сценарий фильма, который собирался снять с помощью игольчатого экрана. Он подал заявку на грант в Министерство Культуры, и ждал от них денег на съемки. В сонове картины лежала история его собственной жизни. Каждый эпизод должен был сниматься как бы через рамку окна движущегося поезда. Отец пригласил меня участвовать в создании фильма, и, хотя искушение было велико, мне пришлось отказаться: я знала, что без меня моя художественная галерея долго не продержится. По тону отцовского голоса, я поняла, что мой отказ очень его расстроил.
Приехав в то лето к отцу, я увидела, что он пребывает в очень напряженном и раздраженном состоянии. Для себя я объяснила это его одиночеством — мы с ним были единственными оставшимися членами нашего «Цирка». Этьен умер еще до мамы, в 1973 году, в 1979 году от эмфиземы легких умерла мама, а потом не стало Клэр.
Вскоре после приезда отец пригласил меня позавтракать в кафе неподалеку от дома. По нашей шумной улице мы дошли до его любимого кафе Зейерс и, сев за столик, стали смотреть на проходящих мимо людей. Отец выглядел чрезвычайно элегантно: на нем был белый льняной костюм, а в руках он держал трость. Постучав ею по круглому мраморному столику, он привлек внимание официанта.
— Два кофе с молоком и два круассана!
Когда чашки с дымящимся кофе стояли на нашем столе, он сделал маленький глоточек из одной из них, а потом вытащил из кармана помятую полоску голубой бумаги и протянул ее мне. По цвету бумаги я поняла, что это копия отправленной телеграммы. телеграмма была адресована представителю национального агентства кинематографии, ответственному за распределение грантов. Развернув ее, я вслух прочла: «Если на этой неделе вы не выделите деньги на мой фильм, то сильно пожалеете».
Я вдруг вспомнила, что несколько месяцев назад близкий друг отца рассказал мне, что последнее полученное им от отца письмо заканчивалось словом «прощай». Решив не придавать этому рассказу особого значения, я тогда благополучно отложила его в дальний ящик своего сознания, но тут одновременно с ним мне пришло в голову, что отец всегда восхищался смелостью своего старшего брата, Владимира, который застрелился, узнав, что заразился сифилисом от актрисы. Я сидела молча, испуганная и смущенная, уставившись на стоящую передо мной чашку.
— На следующей неделе я ложусь на операцию по поводу простаты, — внезапно сообщил мне отец. Эта новость была для меня неожиданностью, и я стала предлагать помощь, чтобы отвезти его в больницу.
— Нет, спасибо, — отказался он. — Я большой мальчик и сам способен собрать чемодан.
Я продолжала тупо смотреть на кофейную чашку, не смея до нее дотронуться. Отец заплатил по счету, и мы ушли.
На обратном пути я взяла отца под руку и всю дорогу крепко прижимала к себе его локоть. Мы подолшли к калитке перед мастерской, и я распахнула ее, открывая путь в маленький садик перед нашим домом. По обеим сторонам дорожки, ведущей к дому, росло множество цветов, синих, оранжевых. Я еще ближе прижала его локоть к себе и прошептала:
— Надеюсь, ты не собираешься последовать примеру своего брата.
Отец ничего не ответил, а когда мы вошли внутрь, взял лежащую на столе книгу и начал читать. Он вел себя так, будто меня не было рядом, и на протяжении всего дня избегал встречаться со мной глазами.
На следующий день я вернулась довольно поздно после удачного похода к юристу. Отец сидел за столом и пытался сложить кусочки большой деревянной головоломки. Он сделал вид, что не заметил моего прихода. Раздевшись, я сказала:
— Я очень рада, что мне удалось сберечь для тебя кучу денег.
Отец поднял глаза от головоломки. Его взгляд обдал меня смертельным холодом.
— Вы, амеркианские женщины, — произнес он и топнул ногой, — вы только и думаете что о деньгах! Уходи! Я сказал, немедленно уходи!
Никогда прежде он меня не выгонял. И разве не по его просьбе я занималась всеми этими финансовыми делами? Я ужасно разозлилась, и тут же ушла, отправившись к нашей общей подруге Клодин.
В понедельник я позвонила в больницу.
— Месье не пришел, как это было запланировано, — сообщила мне секретарша. Я повесила трубку.
Клодин взяла меня за руку.
— Надо ехать, — сказала она. — Я вызываю такси.
Всю дорогу до студии мы ехали молча. Когда такси остановилось перед нашим домом и мы стали вылезать из машины, нам навстречу бросилась хозяйка маленького ресторанчика, в котором отец регулярно обедал.
— Бедная мадам, — причитала она, — когда ваш батюшка не пришел обедать, мы решили сходить постучать к нему в дверь. Когда он не ответил, нам пришлось ее взломать. Какой кошмар, я нашла его мертвым! — женщина спрятала заплаканное лицо в передник.
По каменной мостовой внутреннего двора мы побежали к мастерской и, войдя через распахнутую настежь дверь, бросились наверх в маленькую комнатку, которую в детстве занимала я. Он лежал, вытянувшись на узкой кровати офицера британской армии, которую когда-то привез из Нью-Йорка. Рядом с кроватью стоял его граверный стол. На отце была белоснежная пижама, а его руки сжимали натянутую на грудь простыню.
Не в силах долго смотреть на его лицо, я отвернулась и, словно во сне, подошла к окну. Легкий летний ветерок раскачивал ветви липовых деревьев, которые он сам когда-то посадил. Сквозь их листву были видны яркие пятна летних цветов. Сделав шаг от окна, я заметила на полу пузырек из-под лекарства и нагнулась, чтобы его поднять, но прочитать надпись на бутылочке не смогла — перед глазами все плыло — и только в ушах раздавалось тиканье отцовских часов, лежащих на тумбочке рядом с кроватью.
Алексеева-Рокуэлл С. Телеграмма // Алексеева-Рокуэлл С. Зарисовки: История моей юности. Ярославль, 2013. С. 161–163.