(...)

Знакомство с Татарским, конечно же, началось на экране. Но потом они с Игорем Ковалевым пришли к нам на Высшие режиссерские курсы. Мы еще раз пересмотрели «Пластилиновую ворону». Скажу честно, это был профессиональный шок. Совершенно новое видение кадра, сцепления кадров. Меня поражала неистощимость выдумки. У Саши кадр барочно переполнялся микрособытиями. Внутри каждого гэга жил другой гэг. Видно было, что запасено больше, чем может вместить экран.

В Сашином кино — свое время. Оно волшебным образом сжимается и растягивается, там свой темпоритм. И в «Падал прошлогодний снег», и частично в «Братьях Пилотах», когда они еще были «Колобками». Такой дерганый, взвинченный монтаж. Все персонажи не просто двигаются, но на грани истерики. Герой не может пройти, чтобы за ним струился плащ. Он обязательно двинется короткими стежками, обернется, фыркнет резкую реплику. Изобретались какие-то особенные походки — для каждого персонажа. Татарский добивался иного качества анимации. Ошеломительно чувственной. Безусловно, здесь большое значение имела загребская школа. Они с Игорем Ковалевым поддерживали это направление. Пару раз сделали коммерческие работы, где требовалось нормальное движение. Они и это умели, но им было скучно. Так готовили и аниматоров — без унификации в почерке, но в пилотовском стиле. Потом, пройдя школу Татарского, его ученики могли работать в разной стилистике.

Плюрализм Сашин уникален. Например, мои фильмы «Пилот» приобретал и выпускал в большую «фестивальную жизнь». Когда мы стали общаться, открылась иная ипостась его дарования — он всегда мыслил, как продюсер. Еще не было «Пилота». Он увидел мою работу по мультипликату на Высших курсах. Сказал: «Сделай мне про это кино». А мне вроде некогда было, мы с Шурой Петровым делали картину «Марафон», но слова его врезались, точили... И в один из выпусков сборника «Лифт» я сделал тот самый сюжет про джигита-кентавра. Он назывался «Асса», потому что в то время гремел фильм Сергея Соловьева.

Я наблюдал, как Саша работает с ребятами на курсах. Что меня удивляло и радовало: это был формулирующий режиссер. Он точно и образно артикулировал мысль, задачи, он свободно использовал профессиональные термины. Помню, кому-то из студентов он объяснял, что такое компоновка и чем она отличается от фазы. «Компоновку, — говорил он, — всегда можно поместить в журнал как самостоятельную иллюстрацию. А фаза — часть общего движения, образа».

Когда Саша стал менять стилистику, переходить от «Колобков» к «Унесенным ветром», изображение тоже становилось предельно избыточным. Оно было рисованным, но по эффектам, по плотной живописности казалось многомерным. Уже организовался вокруг него на «Пилоте» круг художников — например, Юра Пронин или Сережа Шрамковский, — которые эту Сашину неуемность в изображении могли реализовать. Но в одном из разговоров он признался, что ему уже наскучило делать веселые и веселящие фильмы. Его притягивало загадочное, немного сюрреалистичное кино. Работа его жизни — «Прибытие поезда». Материал грандиозный. Я как аниматор, когда смотрел материал, отметил, что в краю кадра мелькают номера компоновок. И стоял номер 1628 — сцены такой длины в мультипликации мне не встречалось, — это был подробный розыгрыш одного персонажа, Стрелочника, примерно двухминутный кусок, один несмонтированный эпизод. Персонаж жил в кадре обстоятельно. Такие сумасшедшие эксперименты Саша себе позволял. Не говоря уже о пролетах камеры по революционному Петербургу с массами бегущих матросов...

Это драматическая история: тонны материала залило водой. Сколько труда пропало... Жалко, не нашлось сил довести этот проект до финала. Но шло время, студия должна была выживать, необходимо было заниматься сериалами. Казалось, время такого великого незаказного кино проходило. Нужно было думать о коммерческом успехе. Были времена, когда «Пилоту» приходилось заигрывать с сиюминутной конъюнктурой, с политической ситуацией. Но Саша был художником-экстравертом, он отражал свое время с его метаниями, болезнями...

Мой любимый фильм — «Пластилиновая ворона». Мы с Сашей спорили. Он не считал ее своей лучшей работой. Мне же кажется, это одна из самых гармоничных картин. Редкое сочетание несочетаемого: резкость и мягкость, плавность и взрыв. Потрясающе в изображение вплетены музыка и стихи, что вообще редкость в анимации. Эти стихии чаще всего уничтожают друг друга. Либо анимационное действие надо вытягивать под ритм стиха, либо стихом тормозить действие. В «Вороне» все сошлось. Думаю, не одно поколение детей будет любить этот фильм.

(...)

Внутри гэга жил другой гэг// Искусство кино. – 2007. - №12. – с.26-37