1 декабря 1922

Глубокоуважаемый и любимый учитель и мастер, Всеволод Эмильевич!

Счел своим долгом написать Вам это письмо. Вы сами знаете Ваше отношение ко мне в последнее время. Чем это вызывается, я не знаю, не вижу моей вины перед Вами, а особенно такой, за которую меня можно, вопреки моим желаниям и стремлениям, лишать работы.

Сейчас у меня нет никаких возможностей в смысле работы, в «Тарелкина» вводите не Вы, работа с Вашим лаборантом меня нисколько не интересует. В данном случае с тов. Инкижиновым, который не учитывал меня как артиста и не развивал роль в том плане, в котором я ее хотел бы вести, заставляет меня слепо и точно копировать Орлова, сам производя это с биомеханичной точностью. В дальнейшем я также не вижу никаких просветов, т.к. отлично чувствую Ваше ко мне отношение.

Это, конечно, главное. А потом вокруг меня Вашими же сотрудниками по работе, официальными людьми, не знаю по тупости или от нечего делать (ибо я не знаю моей вины и перед ними) создается гнусная атмосфера лжи, сплетен, удивительного вранья, атмосфера, которой я нигде не встречал. Я считаю своим долгом отметить из этого хотя бы факты. Во время Вашего отъезда Гр. Бессонов распространил слух, что я ушел из мастерской и поступил в оперетту (?!!). Этот же «товарищ» Вам по телефону во время моей болезни, несмотря на заверения того же Репнина и прочих товарищей, которые меня навещали и знали мое состояние, заявил, что я не играю в «Рогоносце», т.к. играю в Петровском театре (?!). Это же официальное лицо сообщило т.т Ник. Эрдману и Кирсту буквально следующее: «мы» его выкидываем, он у нас доигрывает «Рогоносца», до того как введут Орлова, мнение Вс. Эм, что это бездарность нам ненужная, что «мы» и докажем в ближайшее время. И пр. и пр. и пр.

Затем, несмотря на резолюцию Общ. собрания принести обоим (Репнину и мне) Вам и мастерской извинения, назначить следственную комиссию, все кладется под сукно, а извинения и отставка от работы проводится только по отношению ко мне.

Я, не обращая на все это внимания, думал, что все это уладится, все это рассосется. Но теперь, почувствовав, что во всем этом я утопаю, что работы нет, что Ваше отношение отрицательное, я решил, что мне незачем зря ломиться в наглухо закрытые для меня двери, решил уйти из мастерской против моей воли, но побежденный обстоятельствами. Считаю долгом моей совести заявить Вам, что ухожу против желания моего сердца. Надеюсь, что это письмо останется между нами и не будет вывешено для сведения.

Если же нужно для формальностей официальное заявление о моем уходе из мастерской, то будьте любезны попросить Бессонова взять таковое у меня.

Глубоко Вам благодарный ученик                                                              Ваш Игорь Ильинский

[Без даты]

Многоуважаемый Всеволод Эмильевич!

Я совершенно не в состоянии играть роль матроса — Жана Вальжана в «Последний решительный». Считаю также, что Вы напрасно придаете этому такое значение. При таком отношении к этим ролям, как у меня — ничего не может получиться. Если, как Вы говорите, отречься от личных интересов и сделать это в интересах театра, то я вообще не понимаю, в чьих интересах и в интересах ли театра, чтобы я бледно сыграл и был бы совершенно неинтересен в этих ролях-пустышках. Мне очень хочется работать у Вас и под Вашим руководством, но вот уже несколько лет у меня нет работы. Я уже в конце прошлого года решил (главным образом по этой причине) перейти в другой театр. Это мне было крайне тяжело и неприятно. Поэтому я с радостью ухватился за возможность еще попытаться продолжать работать в Вашем театре. К сожалению, оказывается и в этом году перспектив для меня нет.

При всем том хорошем отношении Вашем ко мне, мне кажется, что эти годы Вы не совсем правильно чувствуете (или вернее — Вам не до этого) меня, как актера. Баян, Победоносиков, Екс Тот, Пришлецов, Татаров — это все не мои роли. Мне очень хотелось бы расширить мое амплуа. Я бы не побоялся провалиться на чем-либо новом и смелом. Поэтому мне особенно больно было слышать, что вы расширением моего амплуа считаете Вальжана и Татарова.

Уваж. Вас Игорь Ильинский

13 сентября 1928 г

Дорогой Всеволод Эмильевич!

Узнав, что Вы нездоровы, а также чувствуя Ваше состояние в связи с тем, что пишет разная сволочь, захотелось Вам написать это письмо.

Самое главное, что хотелось бы, чтобы Вы поменьше обращали внимание на тявканье, улюлюканье и злопыхтельство Ваших врагов, которые ими же самими выдуманной провокацией и пускаемыми между строк предсказаниями о Вашем неприезде пользуются, чтобы сметь самым наглейшим образом на Вас потявкать и излить свои желчные, злобные и завистливые печенки. Жаль только, что, кажется мне, что Вы все-таки обращаете на это внимание и это не проходит совсем мимо Вас.

А необходимо, чтобы это все проходило мимо Вас, т.к. Вы прямо не имеете права тратить на него свои нервы и здоровье. Помните только, что и друзей из-за этой травлишки, т.к. это и травлей-то назвать нельзя, стало у Вас больше. И вообще вся эта шумиха дает только новый трамплин для Ваших новых работ и побед. Желаю Вам скорей выздоравливать и отдохнуть получше.

Верю в ближайшие новые работы с Вами                                                Ваш Игорь Ильинский

P.S. Привет Зинаиде Николаевне. Пишу это письмо по дороге в Сочи, где думаю пробыть до открытия сезона.

[Без даты]

Многоуважаемый Всеволод Эмильевич!

Чувствую угрызения совести по поводу утреннего поступка. Надеюсь, что Вы, по возможности, как мастер — извините меня. Единственным оправданием для себя нахожу нервы, усталость и плохое восприятие публикой утреннего спектакля. Ваш же крик кроме того выбил меня действительно из колеи и я даже забыл, что я точно должен делать дальше. Да и обида была, т.к. после премьеры режиссерская часть мне никакого замечания не делала относительно ружья.

Ув. Вас Игорь Ильинский

РГАЛИ. Ф. 998. Оп. 1. Ед. хр. 1645.