Нет в нашей стране человека, который не воспринял бы уход Меркурьева из жизни как личную потерю. И это естественно: Василий Васильевич был одним из немногих актеров, которому удалось войти в каждую семью родным, близким человеком, — такова была сила его обаяния, его человеческой доброты.
Для нас, актеров, уход Меркурьева особенно тяжел — ушел последний из могикан александринской сцены, продолживший и умноживший традиции Варламова и Давыдова.
Для меня лично эта потеря и горька, и тяжела потому, что любил я его творчество, всегда ждал встречи с ним; любил я его и как человека и все надеялся, что настанет время, когда мы будем встречаться с Василием Васильевичем чаще. Потому что когда мы с ним встречались, то расставаться не хотелось — очень совпадали наши с ним взгляды на искусство, на жизнь.
А познакомились мы с Меркурьевым более пятидесяти лет назад. Мы часто выступали в одних концертах. Я читал на эстраде Гоголя, Чехова, а Меркурьев играл с Толубеевым «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя. Я всегда через щелочку наблюдал этот удивительный дуэт. Ни доли комикования, наигрыша! Удивительно органично «ворковал» свой текст Меркурьев — Иван Иванович. Он буквально вскрывал гоголевскую характеристику: «Иван Иванович имеет необыкновенный дар говорить чрезвычайно приятно». И сколько было вальяжности, элегантности в этом образе — бесконечно можно было смотреть!
После концертов мы встречались, много разговаривали. И, надо сказать, Меркурьев умел высказывать критические замечания так, что над ними всегда задумываешься, но ни в коем случае на них не обижаешься. Нельзя было на него обижаться, ибо не было ему присуще чувство зависти. Был он благороден, чист душой и доброжелателен. И, я бы сказал, совестлив.
Я очень жалею, что нет возможности посмотреть спектакль театра имени Пушкина «Горе от ума» в постановке Н. С. Рашевской. К сожалению, телевидения тогда не было, спектакль не заснят на пленку. А между тем со всей ответственностью могу сказать, что лучшего Фамусова, чем тот, каким сыграл его Меркурьев, я не знаю. Я видел в роли Фамусова и К. С. Станиславского и М. М. Тарханова, сам играл в двух постановках, но сейчас понимаю, что лучшим был тридцатисемилетний Меркурьев. Он играл московского барина с легкостью. Его ухаживания за Лизой были лишены скабрезности. Он не выдвигал на первый план социальную сторону образа, не обличал своего героя, но создал образ, который из всех Фамусовых наиболее цельный, объемный, живой. До сих пор перед глазами стоит сцена, когда Фамусов со свечой, озираясь, идет по своему дому. Входит в комнату, где есть люди, сначала неподдельно пугается, а потом с облегчением и даже радостью восклицает: «Ба! Знакомые все лица!»
Каждый образ, созданный Василием Васильевичем, — живой человек и всегда значительный, объемный. Как здесь не сказать о его Прибыткове из «Последней жертвы» Островского. Исполнением этой роли Меркурьев буквально перевернул все привычные представления о Прибыткове — якобы «пауке». Нет! Это благородный купец, необыкновенно умный, достойный человек. И в такой трактовке образа Прибыткова, ценителя всего подлинного (вспомните его: «Я копий не покупаю-с»), совершенно по-другому воспринимается и Юлия Тугина. Она не идет на компромисс с совестью, а оценивает благородство Флора Федуловича (который, кстати, тоже полюбил не красотку-вдову, а настоящую, благородную душу).
<...>
Еще об одном образе, созданном Меркурьевым, хотелось бы напомнить. Это Мальволио в «Двенадцатой ночи» Шекспира. <...> Мальволио Меркурьева, мне кажется, является образцом такого мастерства, когда если еще «чуть- чуть» — и будет гротеск, будет шарж, пародия. Но чувство меры у Меркурьева было поразительным. И он играет Мальволио так, что его жалеешь, смеешься над ним не со злобой.
О каждой роли Меркурьева можно сказать много слов восхищения, преклонения, уважения. Но это — дело искусствоведов, пусть они подытожат мнения и выражения любви всего народа. Я же хочу еще немного сказать о моем добром друге, замечательном, чутком человеке Василии Васильевиче Меркурьеве. Человек он был необычный, подчас неожиданный. Не терпел несправедливости к окружающим.
<...>
Меркурьев был великий труженик. Некогда ему было заниматься интригами, да и не смог бы! Я знаю, как в послевоенные годы он нуждался. Семья огромная — трое своих детей, племянники, престарелая мама, еще какие-то родственники, жившие на его иждивении, — все это заставляло его летать по всей стране и зарабатывать деньги (при этом — никогда не халтурить! Посмотрите любой меркурьевский эпизод — вы никогда не скажете, что он сыгран для денег. Увы, сейчас с таким нечасто встретишься). Возвращаться отовсюду Василий Васильевич старался через Москву, чтобы походить по «Мосфильму» и «напроситься» на пробы. И все это, по крохам, этот трудолюбивый скворец вез домой, чтобы накормить своих птенцов. Себе он отказывал во всем. В его квартире, в те годы похожей на табор, везде, даже на полу, спали детишки. Но именно к нему, к Меркурьеву, приходили люди за помощью, за советом, подчас за куском хлеба и на ночлег. Приходили все, кому было тяжело. Они знали: Меркурьев поможет. И он помогал всем. <...>
Ильинский И. О моем друге Василии Васильевиче Меркулове. К 80-летию со дня рождения // Огонек. 1984. № 16. С. 21.