Немного есть примеров в отечественном и мировом кино, когда бы вся зрительная ткань фильма была бы в такой же степени превращена в кинематографический код центрального образа. Некоторым исследователям в тех сценах, где операторское искусство заявляет о себе особенно мощно, чудится присутствие еще одного, невидимого персонажа: «...автора, оператора, камеры» (М. Меркель), «...человека с киноаппаратом» (Ю. Богомолов). Однако «невидимка» возможен лишь как умозрительная конструкция. В непосредственном восприятии фильма для него не находится места. Оно полностью занято. Фильм рассыпался бы на отдельные эффектные приемы (как это произошло с картиной «Я — Куба»), если бы в нем существовал еще один сильный центр внимания. Неистовая камера в «Журавлях» действительно играет необходимо отдать должное проницательности обоих исследователей, но играет не себя и тем более не автора или оператора, а Веронику. Это ее тень, ее двойник, резонирующий в такт колебаниям ее души.
Нам уже известно об особых свойствах пространства в картине. Постоянные возвращения в одни и те же места и даже точки съемки (Крымский мост, лестница в доме, где жила Вероника, делает его принадлежащим не столько вешнему, сколько внутреннему миру героини. В конечном итоге эта интервенция субъективности охватывает все клеточки, все молекулы фильма, переполняя их. Вот почему именно фильму «Летят журавли» удалось с недоступными другая фильмам глубиной и бесстрашием выразить одну из самых заветных «оттепельных» идей, связывающую эту эпоху с другими временами: душа больше мира, ей предназначенного.
Отсюда — появление Вероники в финале на встрече фронтовиков с букетом белых цветов, в белом платье невесты, хотя известно, что Борис ни на этом поезде, ни на каком другом уже не вернется. Но все же она невеста, потому что ею она была в последнем предсмертном видении Бориса (еще один, завершающий тему повтор!). Это заговор двух душ — против всего остального света, который вправе счесть Веронику безумной. А ведь в такой же заговор вовлекает свою подругу и лирический герой «Жди меня»:
Жди меня, и я вернусь.
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора...
Спасение не в том, что знают все, а в субъективной вере, в верности себе, но там же — и безумие. И здесь Вероника старшая сестра Мачека Хельмицкого из «Пепла и алмаза» (1958), который не может перестать стрелять, хотя знает, что война уже окончена. (Укрепиться в этой ассоциации мне помогло замечание Л. К. Козлова о том, что Збигнев Цибульский в роли Мачека — так же, как и Самойлова, — перебираясь из своих 50-х в 40-е, «забывает» сменить костюм. В те годы в советском кино, где чувства легко приспосабливаются ко всеобщему, героиня «Журавлей» — одна.
Трояновский В. «Летят журавли» треть века спустя // Киноведческие записки. 1993. № 17.