Следующая картина Калатозова... какой-то она будет?
Никто из читателей, разумеется, не ломает сейчас над этим голову. А в свое время, в 1957-1958 годах, по горячим следам небывалого успеха картины «Летят журавли», такой вопрос задавал себе каждый, у кого был хоть какой-нибудь интерес, хоть самое простое любопытство к экрану, хоть вульгарная жажда щегольнуть перед друзьями-подругами своей осведомленностью о том, когда вновь появится на экране их новый кумир Татьяна Самойлова.
Но что говорить о любителях и поклонниках кино, об их бескорыстном интересе! Напомним другой, незнакомый для нас, но очень точный показатель. После исключительного успеха «Журавлей» на мировом экране иностранные фирмы, опережая конкурентов, бросились заключать с нами договоры о прокате следующей работы Калатозова. Еще не видя картины! Еще когда она была в проекте, когда снималась!!!
В атмосфере парило ожидание блистательного успеха.
Калатозов не испытывал этого за всю свою долгую режиссерскую жизнь. Да, пожалуй, и вообще в практике нашего кино подобная обстановка ожидания складывалась только очень давно, только вокруг очень популярных кинематографистов. Ветераны из кинопублики помнили времена, когда зритель ждал нового выступления Игоря Ильинского или Любови Орловой, ждал нового веселого фильма Ивана Пырьева. Но ведь с комедиями это дело понятное, а вот чтобы ожиданиями окружалась кинодрама, к тому же не просто драма, а поставленная именно таким-то режиссером, этого мало кто помнил.
Шум, поднявшийся вокруг непоставленного фильма о неотправленном письме, привлек многих, в том числе работников прессы, своей необычностью.
Начиналась цепная реакция...
У журналистов имя создателя «Журавлей» вошло тогда в «обойму» в первую пятерку тех кинематографистов, которые поминаются при любых обстоятельствах. Интервью с ним или собственные его выступления по вопросам, имеющим самое отдаленное отношение к искусству экрана, стали постоянными гостями на страницах газет и журналов.
Против обыкновения теперь он довольно часто делился с читателями своими творческими планами.
Интерес к его очередной постановке был так значителен, что с ней прямо и непосредственно связывались все высказывания режиссера по самым общим вопросам.
«Искусство не отображение жизни, а одна из форм жизненного творчества. Нетленно в веках только искусство, живо откликающееся на самые глубокие, общественно-значимые явления современной ему действительности», — писал тогда в газете «Советская Россия» (23 декабря 1958 года) Калатозов, осовременивая один из старых лефовских тезисов об искусстве как особой форме жизнестроения.
«Путь один, — уточнял Калатозов, — тесная связь с жизнью. Столь тесная, чтобы можно было говорить не об „искусстве“ и „жизни“, а об искусстве как специфически выражаемом результате творческих процессов самой жизни».
А читающая публика, не приученная к литературным выступлениям Калатозова по общетеоретическим вопросам, непосредственно, по способу «короткого замыкания», соотносила такие высказывания с будущим фильмом. Зрители укреплялись в своих ожиданиях увидеть через месяц-два если не шедевр, нетленный в веках, то, во всяком случае, вещь еще более значительную, чем «Журавли». Публика ожидала обещанного знакомства не просто с «отражением жизни», а с новой, еще никому неведомой формой «жизненного творчества», впитавшей в себя «самые глубокие, общественно-значимые» явления современности. ‹…›
Необычным и обещающим было содружество сценаристов: в удивительное трио входили такие интересные и такие разные, несхожие один с другим авторы, как Г. Колтунов, В. Осипов, В. Розов.
У журналистов ожидание кинематографического события «экстра-класса» порой перехлестывало через край и принимало формы неприличные. Одна из московских газет писала на полном серьезе: «Каждый день приближает нас к тому моменту, когда...» и т. д.
Но дело не только в чрезмерно ретивых репортерах. Интерес к новой работе Калатозова принял такие размеры, а режиссера донимали распросами так назойливо, что когда стало известно о выезде съемочной группы в какую-то глухомань, куда-то в глубь сибирской тайги, то об экспедиции начали поговаривать тоже как о своего рода сенсации, как о демонстративном и даже чуть ли не рекламном бегстве от «шумного света». ‹…›
Средненький фильм можно пожурить или кисловато похвалить, особо не заботясь о достоинствах изложения и оставаясь на уровне журналистского середняка.
Чтобы разнести дежурный фильм низкого качества, достаточно дежурных навыков разбитного и едкого газетчика.
«Неотправленное письмо» — явно не тот и не другой случай!
Чтобы дать этому фильму отрицательную оценку, требовалась достаточно высокая литературно-критическая квалификация.
Именно такое качество прежде всего и бросается в глаза почти во всех рецензиях.
С крайне резкой критической статьей выступила «Комсомольская правда». Без обиняков и не особенно деликатно рецензия начиналась так: «Когда в зале зажигаются огни, то испытываешь облегчение: пришел к завершению тягостный эксперимент, который почти два часа проделывали над тобой»... Не важно, что в фильме есть «несколько удачных деталей» — они никогда не решали в искусстве, не влияли на общую оценку. Главное — это «длительное, суматошное мелькание на экране и так и этак перекрещивающихся ломов, рук, ног, торсов, искаженных гримасами лиц, языков пламени, косых древесных стволов... У одних зрителей это вызывает просто-напросто головокружение, а другими воспринимается как лихой трюк кинематографической техники, и в зале порою слышен азартный смех, будто при катании на санках с крутой горы».
А в целом-де это фильм-гибрид, в котором сугубо натуралистический эпизод сменяется сугубо формалистическим.
Иные рецензенты прямо называли картину «бестемной», а динамику ее — «внешней». Упрекали авторов в «угнетающем, мрачном колорите». Отмечали, что в картине «нет движения драмы, а есть движение оператора», что «равнодушие авторов к героям передается зрителю».
«Литературная газета» опубликовала рецензию не столько на фильм, сколько на два его просмотра, отметив противоречивость впечатлений, сложившихся у рецензента. От первого просмотра «осталось ощущение бескрайности холодных пространств и прорезающие это почти лунное безмолвие тревожные, светлые вскрики фанфар». Но и эти кадры, и «фантасмагория горящей тайги, и жуткая графичность обгорелых ветвей» казались-де недостаточными, чтобы оценить картину. Потребовался второй просмотр. И здесь на первый план выдвинулось то, что солнце «оборачивается к людям не добрым своим теплым лицом, а древним и страшным пещерным ликом». Теперь, после второго просмотра, рецензент предлагает иное, более оптимистическое толкование замысла авторов фильма. «В великом противостоянии Человека и Природы, Человека и Вселенной Человек остался непобежденным»...
Показательной и типичной можно назвать оценку, данную «Вечерним Тбилиси». Написанная очень уважительно (режиссер-то земляк!), рецензия деликатно передает интонацию всеобщего разочарования. Автор подмечает, что почти в каждом кадре зрители видят солнце: «С удивительной отчетливостью мы ощущаем, что оно не греет, это холодное око вселенной, наблюдающее страдания людей».
«И в целом, — подводит грустные итоги статья, — картина во всем своем кинематографическом блеске напоминает холодное солнце, которое ослепительно светит, но не греет».
Были, правда, оценки безоговорочно положительные и даже восторженные, как бы продолжающие по инерции ту интонацию, которая сложилась при появлении «Журавлей». Но на этот раз такие похвальные оценки тонули в потоке несхожих с ними мнений, отзывов, реплик, суждений — то прямодушно и чистосердечно соболезнующих мастеру, который-де потерпел горькую, досадную неудачу, то вежливо-холодных, демонстративно-сдержанных, с многозначительными «фигурами умолчания», с недомолвками и ехидными паузами, с учтивыми реверансами, поклонами и расшаркиваниями, за которыми прочитывалось либо разочарование, либо злорадство — ругательное и разносное, шипящее и негодующее, брызжущее слюной...
Среди всех прочих откликов особый интерес представлял связанный с «Неотправленным письмом» раздел большой статьи «Вместе со своим героем» («Литературная газета», 16 мая 1963 года). Интерес заключался не столько в существе ее критических положений, сколько в том, кто их высказывал. Особенности образов автор ставил в прямую связь с возрождавшимся в ту пору среди наших кинематографистов «дешевым» способом вызвать у зрителей интерес с помощью ракурсов, необычных положений объектов съемки и прочих приемов из арсенала «внешних выразительных средств». При этом «происходит подмена сути формой», а голая форма по-настоящему волновать зрителя не может. Никогда ни к чему путному не приводило и не может привести, если «в погоне за „выгодным“ ракурсом, положением, построением кадра теряется Человек, раскрытие его характера, социальной природы, мысли, во имя которой он живет».
С горечью писал автор статьи, что «Неотправленное письмо», которое снимал талантливейший мастер и которое великолепно по операторским поискам, по особенностям процесса съемок, тем не менее многих и многих зрителей оставляло равнодушными. Это, по мнению автора, происходило потому, что к бесспорному операторскому мастерству не были добавлены яркие человеческие характеры, не было их сложных взаимосвязей, их развития. «Если бы глубина человеческих отношений и виртуозность съемок шли в ногу, ноздря в ноздрю, фильм стал бы удивительным, человечным, говорилось в статье.
Он не мог бы оставлять равнодушным. А он оставлял. Потому что процесс показа героев оказался тоньше и глубже, чем процесс жизни их. Акценты смещены».
Рассуждения в основе правильны и сами по себе любопытны. Но, повторяем, самое интересное (из-за чего мы и цитируем их сейчас) заключается в том, что принадлежат они члену... творческого коллектива «Неотправленное письмо», одному из светил этого яркого актерского созвездия, исполнителю роли Сабинина Иннокентию Смоктуновскому.
Не очень-то часто в практике нашего кино члены съемочной группы публично выступают с такой отрицательной оценкой работы, в которой они принимали участие и играли не последнюю роль. По этому газетному выступлению Смоктуновского точнее, чем по иным рецензиям, можно судить об общем характере, направлении и силе реакции нашей общественности на «Неотправленное письмо».
Кремлев Г. Михаил Калатозов. М.: Искусство, 1964.