«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
(Текст Ии Саввиной)
Я пришла к Фаине Георгиевне после ее творческого вечера на телевидении. Непрерывно звонил телефон — поздравляли, благодарили. Раневская была грустна, что никак не соответствовало моменту. Почему?
— Какая нелепость утверждать, — сказала она, — что нет незаменимых. Яншин, Абдулов, Андровская, Любочка Орлова. Для меня они незаменимы. Я их всех увидела там, на экране, моих драгоценных партнеров. Мне хотелось броситься к ним, обнять их.
И Фаина Георгиевна стала вспоминать, рассказывать о них, о своих друзьях. И как-то само собой, может быть, потому, что мы обе знали Любовь Петровну, стали говорить только о ней.
Вспоминая, Фаина Георгиевна оживилась:
— Сама я писать не могу. Страдаю аграфией, а мне бы надо страдать графоманией — настолько это доходней. Мне нравится, что вы написали в журнале «Искусство кино» о Любочке. Не зная ее так давно, как я, вы тоже почувствовали особенность этой актрисы — органическое сочетание ее человеческих и творческих данных.
В начале нашего знакомства Любочка пожаловалась мне, что не может сниматься в кино Музыкальный театр имени В. И. Немировича-Данченко, в котором она работала, не отпускал ее на съемки. Я увидела молодую, очаровательную женщину и, не зная еще ее творчесских возможностей, сказала ей, излучающей удивительное обаяние: «Бросайте все, идите в кино — это ваша судьба». Такое редчайшее обаяние — талант, дар. Оно предполагает и внутреннюю талантливость: она светилась из глубины, это не был холодный блеск равнодушной красавицы. Я не ошиблась. И всю жизнь Орлова называла меня «моя добрая фея».
Я наблюдала Орлову многие годы и всегда радовалась ей. Радовалась, видя на экране, радовалась, как другу, радовалась, как партнеру. Посмотрите, с какой легкостью и изяществом она живет в «Веселых ребятах», в первой своей по-настоящему большой роли. Эту легкость создали тяжелый труд, редкая самоотдача, самопожертвование. Но все это — за кадром, а результат — легкость. Орлова пересказывала с юмором «курьезные» сцены на съемках. Например, «веселую» историю катания верхом на быке, окончившуюся полутора месяцами больницы, — сильно разбила спину: недрессированное животное не хотело «работать». Я не знаю актрисы, включая и себя, которая после такой травмы могла бы снова войти в тот кадр. Орлова же, возвратившись к съемкам, закончила эту сцену. Боясь воды, вынуждена была нырять в «Волге-Волге». Она говорила: «Сказать режиссеру, что я не могу, не умею, для меня исключалось, так как я считаю, что актриса не имеет права говорить: «Не могу, на умею».
Она рассказывала, как маленькой девочкой, изображая какой-то овощ в детском музыкальном спектакле, была обласкана Шаляпным, который предсказал, что этот ребенок станет актрисой. Занималась музыкой — так хотела ее мама. Занималась движением, танцем, балетным станком — и пленяла своей грацией. Потому и умела делать то, чего не мог никто, кроме нее. Помните знаменитый кадр из «Цирка» — Марион Диксон танцует? Площадка — дуло ушки. Высота — страшно сказать, а мне, всю жизнь боявшейся высоты, оттого и запомнилась эти цифры — 4 метра, а диаметр площадки 75 сантиметров. И здесь — та же легкость. изящество, чувство свободы и улыбка уникальная улыбка Орловой. Эта улыбка не была формой, она была существом Любочки, цветом ее души. Она всегда стремилась к прекрасному. Эта чистая, возвышенная вера в людей и добро в самом раннем детстве подарила ей бесценную реликвию — книжечку толстовских сказок с портретом автора на обложке и надписью: «Любочке Орловой — Лев Толстой».
Увидела я эту книжечку, приехав к Орловой на дачу, и была потрясена невозможностью, несовместимостью: молодая, очаровательная Орлова — и эта надпись. Она смеялась, видя мое смятение: «Не удивляйтесь. Я была совсем маленькой, прочитала сказку Толстого, она мне так понравилась, что я написала ему письмо, полное восторгов, и получила эту книжку». А я подумала тогда, что величие Толстого и в том, что он прислал книгу пятилетнему ребенку.
Я любила бывать у Орловой. Настолько, в силу моего характера, далек от изящного мой собственный быт, что я отдыхала в уюте ее гостеприимства, за вкусным, изысканно украшенным цветами обеденным столом. Но главным было радушие хозяев. А вы знаете, как был красив Александров, режиссер, друг, муж Любочки? Он был прекрасен, как Антиной, хотя Антиноя никогда я в глаза не видела. И любили они друг друга, как Филемон и Бавкида.
Я спросила ее как-то: «Любочка, в чем секрет вашей молодости?» — «Я никогда никому не завидовала и всем хотела добра». «Я тоже никому не завидовала и хотела добра», — сказала я почти гневно. «Может, были иные причины...» — робко начала она. Вдумаемся: ведь в этом тоже секрет феномена Орловой — хотела добра.
Я знаю только одну женщину, на которую Любочка иногда сердилась. Объясняла она мне это тоже необычно: «Я сержусь на нее за то, что она заставляет меня сердиться».
Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды. Вышел бык — и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. «Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление — ведь я же вас не трогаю, за что же вы меня мучаете? Я заплакала от жалости к животному, в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданиями ни в чем не повинного животного». Она говорила это со слезами на глазах. И как я ее понимаю!
К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он этого заслуживает, за его воспевание корриды.
Неповторимо пленительная, истинная доброта — притягательная сила Орловой, естественно переходя из жизни в творчество, — обогащала ее как актрису. Когда я тяжело заболела и требовалась операция, Орлова приняла во мне такое участие, забыть которое невозможно. Это даже не дружеская забота. Так могла бы себя вести только любящая дочь.
— Фаина Георгиевна, а как вам работалось в «Весне»?
— Правильнее было бы назвать этот фильм «Весна в Антарктиде»: холод в павильоне был адский, пока не загорались все необходимые электроприборы. Я ворчала, сердилась, но на лице Орловой я ни разу не увидела неудовольствия — это была выдержка и дисциплина. Любовь Петровна и Григорий Васильевич умели согревать павильон своим человеческим теплом. Орлова умудрялась быть внимательной к партнерам, устранять административные неурядицы — в то время как роль у нее была трудной и по существу, и по технике исполнения: она играла двойников — ученого и актрису. Прелестная, легкая, наивная — актриса, сдержанная, собранная, суровая даже — ученый. Разные гримы, костюмы, походка, пластика, голоса. Когда обе героини встречали в одном кадре, требовались высочайшее мастерство и собранность. Партнерами актрисы в этом кадре были заранее записанный на звуковую пленку голос ее второй героини, транслируемый в павильон, и черная шторка в аппарате, закрывающая половину экрана. Потом наоборот. Перематывалась операторами пленка, перегримировывалась и переодевалась актриса и опять общалась с голосом и черной шторкой. При этом нельзя было попасть в зону черной шторки (место двойника) ни рукой, ни головой, ни плечом — на экране не было бы ни руки, ни головы, ни плеча. Это была адова работа, и Орлова выполнила ее с блеском. Потом, когда она репетировала в театре, многие «раскованные», «не зажатые» актеры улыбались снисходительно, видя ее пристрастие к предельной точности в мизансцене. А зря. Это был профессионализм высшего порядка.
При громадной ее славе она была удивительно скромна. Скромность ее — тоже талант. И вообще она была талантливей, чем это принято думать. Я говорю о ее сценических ролях, которые считаю недостаточно оцененными. Трагическая беззащитность Лидии в спектакле «Сомов и другие», прекрасная работа в «Русском вопросе» — Джесси. Она всегда хотела играть в театре. И когда по многим причинам я не могла больше играть одну из своих любимых ролей — миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж. Но вы ведь играли с Любовью Петровной, знаете это.
— Нам очень не хватало вас, Фаина Георгиевна, когда вы перестали играть в этом спектакле. И если бы не «наша Любочка»... Мы ведь, как и вы, называли ее так за глаза, разумеется, и в этом не было фамильярности, а была нежность. Орлова отчаянно волновалась перед премьерой, вернее, «дебютом» своим, и весь театр «болел» за нее. И занятые, и не занятые в спектакле артисты забегали на секунду к ней в гримерную — улыбнуться ей благословить. положить на столик букетик цветов. Возник вдруг аромат прекрасной старины, таинства театра. Почему-то вспомнились стихи: «Я не увижу знаменитой Федры в старинном многоярусном театре, с прокопченной высокой галереи при свете оплывающих свечей...»
— Знаете, когда по любым причинам от тебя уходит любимая роль, это все равно, как если б ушел любимый человек. Это очень больно. Но когда я звонила и спрашивала, как сегодня сыграла Орлова, и мне говорили: «Хорошо. Очень хорошо. Она играет по-другому, чем вы, соответственно свой индивидуальности, она так естественна („естественность“ для меня драгоценное слово)...» — я испытывала радость, как если бы хвалили меня. Уход из жизни Любочки Орловой я переживаю, как личное горе, и до конца дней моих буду вспоминать о ней с великой нежностью.
Саввина Ия. Фаина Раневская рассказывает. // Искусство кино. 1982. № 10.