(От автора публикации)
Текст воспоминаний печатается по машинописи копии, сохранившейся в архиве Главкиноиздата (РГАЛИ. Ф.988. Оп.2. Ед. хр.730. Л. 95-103). В него также включены отдельные фрагменты из второго, слегка видоизмененного варианта воспоминаний («Автобиография»), правленого рукой актрисы и находящегося в собрании критика Л. М. Бернштейна (РГАЛИ.2581. Оп.1. Ед. хр. 140. Л. 1-15).
Детство. Учеба в музыкальной школе
Я решилась в 1902 году в городе Звенигороде Московской области. Отец мой — Пётр Федорович Орлов служил в ведомстве государственного контроля, а после революции перешел на работу БРКИ [Рабоче-крестьянскую инспекцию].
Подобно многим отцам и матерям мои родители хотели в жизни своих детей осуществить мечты, не нашедшие воплощения в их собственной жизни. Так, отец, умевший и любивший петь, мог отдаваться любимому занятию только в часы, свободные от службы. Для матери — страстной пианистки — ее любимый инструмент также был не орудием профессии, а средством отдыха. Поэтому дочь их должна была учиться петь и играть. Я и училась, училась очень охотно, так как любовь к музыке полностью унаследовала от родителей. Очень рано — в пятилетнем возрасте — родители, преподали мне уроки своего искусства.
Любимым мною в те годы пением были арии Тамары из «Демона» и цыганский романс «Гай-да, тройка». Впрочем, я любила все, что пелось у нас в доме, все, что игралось руками матери и ее друзей-музыкантов, любила слушать музыку во время игр и занятий, любила засыпать под звуки Чайковского, Шопена, Моцарта.
Первое мое выступление на театре было в шестилетнем возрасте. В доме Шаляпиных по случаю какого-то праздника ставили детскую оперетку «Грибной переполох» [А. Блюхера]. Мне поручили роль Редьки. Выступление это было событием в моей маленькой жизни, но память о нем я сохранила не только потому, что это был первый сыгранный мною спектакль. В этот день Федор Иванович Шаляпин, которому очень понравилось наше представление, поднял меня на руки, расцеловал и сказал, что из меня выйдет артистка.
Я не поняла тогда всего, что говорил растроганный Фёдор Иванович, но до сих пор сохранилось удивительное ощущение полета ввысь, которое испытала я, когда меня, крохотную ростом девочку, подбросил в воздух этот гигант. До сих пор помню, как хорошо и уютно было, сидя у него на коленях, слушать ласковые слова и похвалы тому, что я сделала.
С того дня началась та дружба с Фёдором Ивановичем, которой освещены все мои детские годы.
Дома будущее мое было предопределено. Родители решили, что я буду пианисткой, поэтому мама очень рано начала давать мне систематические уроки. Я была прилежной ученицей, и когда семилетней меня привели на экзамен в Ярославское музыкальное училище, после двух или трех сыгранных мною пьесок меня с похвалой зачислили на первый курс. Но не было предела изумлению учительницы, когда в первый же день занятий она выяснила, что я не знаю ни одной ноты, что на экзамене я играла все на память (так учила меня мама). Впрочем, нотная грамота далась легко и не задержала моей учебы.
Детство прошло в музыкальной школе. Я рано стала выступать в школьных концертах, часто солировала в хоре училища. Запомнился один из наших концертов. Мы исполнили «Цветник» А. Аренского, я пела Розу. Маленькой девочкой я часто и подолгу наблюдала цветы, насекомых, растения. Эти свои наблюдения интуитивно использовала я в работе над Розой. Исполняя свою партию, я представляла себе, как солнце греет чудесный бутон, как наливается он соком и крепнет, как раскрываются его ароматные лепестки. Я видела перед собой пчелку, которая жарким полднем кружится вокруг розового куста, мотылька, который сидит на расцветшем бутоне. Я отчетливо представляла себе, как колеблется в тишине летнего дня веточка розового кустика, с которой только что упорхнул напившийся сладкого сока шмель. Я пела, актерски раскрывая образ Розы, и имела большой успех у публики.
Успех меня не смущал, мне нравились аплодисменты и тот шум возбуждения в зрительном зале, который не всегда доходит до актера. Тот шум волновал меня тогда, так же, как волнует теперь.
Воспоминания детства приходят одно за другим. Здесь и первые экзамены, и тайные от родителей занятия балетом (как хорошо, что я занялась им тогда!), и проказы, и радости, и горести, и удачно и неудачно сыгранные музыкальные пьесы и этюды. Но среди всей череды воспоминания два не изгладятся из памяти никогда.
Встреча с Шаляпиным. Толстовский подарок
Первое связано с Фёдором Ивановичем Шаляпиным. Школьницей я часто бывала у него в доме, дружила с его детьми. Любимой нашей игрой был театр. Однажды, изображая что-то и расшалившись сверх меры, я разбежалась по комнате и нечаянно толкнула маленький столик, на котором стояла одна из драгоценных парных ваз. Столик покачнулся, ваза упала и разбилась.
Поднялся невообразимый переполох. Жаль было вазы, боялись гнева Фёдора Ивановича, упрекали меня, а я... рыдала так сильно, что за слезами не видела и не слышала ничего. Мне казалось, что я совершила неслыханное преступление, что я причинила огромное горе Фёдору Ивановичу, что он, который всегда называл меня своим маленьким другом, никогда не простит моего гадкого поступка.
В разгар суматохи и моих слез появился Фёдор Иванович. Ему немедленно рассказали о происшествии. Увидев мое отчаяние, Фёдор Иванович принялся меня утешать. Но чем ласковее он был со мной, тем сильнее я рыдала. Казалось, ничто не утешит моего горя. Неожиданно Фёдор Иванович встал, подошел ко второму столику и... разбил вторую вазу. Присутствующие ахнули, а я... перестала плакать. «Вот мы оба одинаково виноваты», — ласково сказал мне Фёдор Иванович. Я поверила и окончательно успокоилась.
Этот поступок открыл мне в детстве новое отношение к вещам. Я поняла оценку настоящей дружбы, настоящей человеческой любви. Фёдор Иванович показал мне своим великолепным поступком, как надо любить, как надо прощать, как надо утешать... Такие уроки не забываются никогда.
Второе воспоминание — о Льве Николаевиче Толстом
Девочкой я очень любила писать письма и писала их всем — подругам, родным, знакомым. Едва научившись выводить буквы, я спешила послать свой привет куда только было возможно и до сих пор помню, какое блаженство испытывала я, получая ответ.
Однажды мама дала мне почитать рассказ Толстого. Рассказ мне очень понравился, и я попросила дать мне еще такую книжку. У мамы не оказалось ничего подходящего. Тогда я сказала, что напишу дедушке Толстому и попрошу его прислать мне еще одну книжку. Мама засмеялась, но разрешила, и я сочинила такое письмо:
«Дорогой дедушка Толстой! Я прочла твою книжечку. Мне она очень понравилась. Пришли мне, пожалуйста, еще твои книжечки почитать».
Я надписала на конверте адрес: «В Ясную Поляну, дедушке Толстому» — и стала ждать. Вскоре я получила от Льва Николаевича книжку «Кавказский пленник» с надписью: «Любочке — Л. Толстой» и его портрет с автографом.
Первая встреча с кино
До 1919 года я училась в Московской консерватории по классу рояля у профессоров А. П. Островской и К. А. Киппа. И, наверное, родители были немного разочарованы, когда выяснилось, что постигнутое мною искусство дало мне не шумный успех, не признание и славу, а... всего лишь скромную возможность сопровождать игрой на рояли картины, шедшие в кинематографе.
Итак, в детстве и ранней юности я пела, играла, училась балету и готовилась быть пианисткой. Я любила в те годы кино, мне казалось оно интересным зрелищем. Но никогда и не помышляла я, что стану киноактрисой. Кино было далеким, чужим, непонятным искусством «фокусов», а близким, своим, простым и понятным была музыка, только музыка, только мое пианино. Музыка и привела меня впервые в кино.
Это было в 1922 году.
Живя в одном из провинциальных городов Подмосковья, я сопровождала в качестве пианистки демонстрацию немых фильмов. Это занятие меня не удовлетворяло. Фильмы попадались старые, плохие, часто рвались, смотреть их было утомительно. От скуки и для развлечения я стала наблюдать за игрой актеров. Они казались мне очень смешными, несмотря на трагические их переживания. «Они делают все совсем не так, как в жизни, — думала я. — Будь я актрисой, я бы стала делать все по-другому...»
Иллюстрация кинокартин была первой моей работой в кино. В ней я видела только один толк — она давала мне материальную возможность учиться драматическому искусству у режиссера МХТ Е. С. Телешовой и в балетном техникуме им. А. В. Луначарского. А учиться мне было необходимо: к этому времени я уже начала мечтать о карьере актрисы, о том, чтобы сочетать на сцене театра искусство актера с искусством пения.
Аккомпаниаторство и пристальное изучение «кинозвезд» прошлого в конце концов наскучило мне настолько, что я бросила эту работу и долго не ходила в кино.
В Музыкальном театре им. Вл. И. Немировича-Данченко
1926 год. Я поступаю в театр имени Немировича-Данченко. Сначала хористкой. Театр дался мне нелегко. Решение стать актрисой было результатом большой борьбы с самой собой, с привычной с детства мечтой о профессии пианистки.
По правилам приема от актеров и актрис требовалось: умение петь, владеть
сценической речью, хорошо двигаться на сцене, танцевать. Я держала конкурс
и была принята в хор театра: тогда я уже пробовала петь. Я также училась в балетной школе и выступала на сцене как танцовщица, поэтому первое время мне поручали некоторые танцевальные номера в операх и опереттах, которые шли в репертуаре театра.
Будучи музыкально образованной и разбираясь в вопросах исполнительского искусства, я не могла не задумываться над проблемами музыкального театра. Меня не удовлетворяла актерская работа оперных певцов и певиц. Меня раздражало бессмысленное топтание на месте Бориса Годунова и Татьяны Лариной. Я ждала от исполнителей этих ролей, наполненных драматическим содержанием образов, а получала взамен пение, никак не связанное с актерскими задачами, которые диктует драматический образ.
Я увлеклась театром Немировича-Данченко потому, что этот театр первым попытался решить проблему поющего актера.
Нелегко было мне на пути к актерскому мастерству. Придя в театр, я могла легко проиграть на рояле любую ведущую партию, я умела хорошо двигаться, управлять своим телом, но оказалось, что я боюсь и не умею разговаривать со сцены. Я владела техникой рук, ног, обладала необходимым голосом, но, когда я начинала петь — все было невыразительно. Так как произношение слова оставалось для меня загадкой. Я даже не подозревала, каким надо обладать мужеством, чтоб произнести со сцены хотя бы одно слово.
Я пыталась идти по пути наименьшего сопротивления, умея хорошо двигаться занялась поисками внешней формы. Но здесь театр заставил меня отказаться от легкого пути. Оказалось, что нужно думать не о том, «как это получится», а о том «для чего это нужно делать». Передо мной впервые встала задача сценического действия.
В этот час ко мне пришла на помощь незабвенная моя учительница Ксения Ивановна Котлубай. Она открыла мне тайну внутреннего раскрытия образа, сделала со мной первую мою большую роль — Периколы. Роль Периколы была для меня не только школой актерского мастерства. В работе над этой ролью Ксения Ивановна воспитывала во мне тот характер, те качества, которые необходимы актеру и актрисе на сцене, за кулисами и в жизни. Она учила глубине восприятия, разбивала легкомыслие молодости суровостью своего подхода к искусству и работы в нем. Она учила любить людей и жизнь, не завидовать, радоваться чужой радости и горевать над чужим горем. И гражданский характер, который воспитала в нас Ксения Ивановна, был нужен для того, чтобы образ был жизненным и правдивым.
Если пианист не работает четыре-пять часов в день, если балерина не делает двухчасовых экзерсисов у станка, если певец не «распевает» свой голос — они перестают существовать в искусстве. Драматический актер, казалось бы, находится в более легких условиях, но это кажущаяся облегченность. Тренаж драматического актера — это тренаж наблюдательности, фантазии, это работа над словом и над движением, это синтез тренажной работы певца, танцовщика, писателя и умного наблюдателя жизни. Без такого тренажа драматический актер становится любителем. Так учила нас Ксения Ивановна, таким хотел видеть своих актеров наш театр.
Подготовленная с ней и сыгранная на сцене роль Периколы вывела меня из состава хора и сделала актрисой. И, пожалуй, лишь к этому времени могу я отнести начало своей самостоятельной творческой работы. Теплые воспоминания сохранятся у меня на всю жизнь и о работе моей под руководством режиссера Баратова.
1926-1933 годы были периодом моего актерского формирования. За это время я сыграла роли: девочки в «Карменсите и солдате», Герсилии в «Дочь мадам Анго» [Ш. Лекока], Жоржетты в «Соломенной шляпке» [Э.-М. Лабиша], сумасшедшей в «Девушке из предместья» [М. де Фальи], Периколы в «Периколе» [Ж. Оффенбаха] и Серполетты в «Корневильских колоколах» [Р. Планкета]. Впервые попробовала соединить танец с пением — первую песенку Серполетты я пела, танцуя на пуантах. Это было очень трудно, но оказалось возможным. Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил, что самое большое событие для молодых актеров и актрис — это первые сказанные на сцене слова. Поэтому, когда мне дали роль Герсильи в оперетте «Дочь мадам Анго», вся моя роль заключалась в словах: «Да, гражданка! Нет, гражданка! Слушаюсь, гражданка!» — это было первым большим событием в моей творческой жизни, потому что я получила право говорить на сцене. И вторым событием было, когда мне дали партию Бабетты в той же оперетте. Вся моя партия заключалась во фразе: «Она еще у туалета». Но я была бесконечно горда, ведь я получила право петь на сцене с оркестром...
Я пела и играла еще целый ряд небольших ролей. Затем я приготовила большую партию Периколы в оперетте Оффенбаха. Это очень серьезная партия, где надо и петь, и говорить, и танцевать. После этого я почувствовала себя по-настоящему актрисой. И смелее стала присматриваться к другим ролям.
С благодарностью вспоминаю годы, проведенные в театре Владимира Ивановича Немировича-Данченко, который научил меня быть актрисой.
Работа на эстраде и приход в кино
С 1928 года я начала выступать на эстраде. Решила сделать себе концертную программу, придерживаясь принципа нашего театра, из произведений Глинки, Даргомыжского, Мусоргского и Чайковского. В каждом музыкальном произведении я пыталась найти образ, и исполнение шло от лица созданного мною образа, а не как передача вокального или музыкального материала. Я мечтала найти форму исполнения, при которой зритель видел бы не стоящего на эстраде певца, а поющего и действующего в образе актера. Этой работой я увлекаюсь и до сих пор.
В 1931 году я увидела первые звуковые фильмы. Я не была очарована шипением и хрипением первых фонограмм и злилась, пытаясь разобрать хотя бы одно слово из произносимых актерами с экрана. Но я увлеклась техникой, меня снедало любопытство, подруги уговорили меня и... я решила отдать себя во власть эксперимента.
Однажды, по случаю объявления набора молодых актрис для какого-то фильма, я отправилась на кинофабрику. Как я тогда волновалась! За тот час, что прождала я в очереди к режиссерскому кабинету, я вспомнила все, чему меня учили в театре. Я готовилась выслушать трудное актерское задание и выполнить его со всей глубиной, на которую была способна.
И вот пришла моя очередь. Я вошла в «киносвятилище».
Режиссер осмотрел меня опытным взглядом, велел повернуться в профиль, анфас.
Вдруг он взглянул на мой нос и воскликнул:
— Это у вас всегда так?!
Я поспешила посмотреться в зеркало: на носу у меня маленькая родинка, я совсем о ней забыла.
— Всегда, — сказала я.
— Не подойдет. Вы знаете, что такое кино, гражданка. Кино — страшная вещь. Кино увеличивает все, и ваша маленькая родинка на экране превратится в автобус, гражданка!
Мне стало страшно. Я убежала с кинофабрики и поклялась никогда не сниматься.
Но в 1933 году я не устояла и вновь оказалась на киностудии. На этот раз родинка не превратилась в автобус, проба прошла благополучно и я стала сниматься в роли Грушеньки в фильме «Петербургская ночь», у режиссера Г. Л. Рошаля. Мне легко было играть и трудно сниматься. Я хочу сказать, что наибольших усилий стоило мне не раскрытие образа Грушеньки, а [привыкание] к специфическим условиям работы в кино. Я говорю о том, что условно можно назвать чувством объектива киноаппарата. Киноактеру необходимо сохранять совершенную свободу и непосредственность жеста, движения, всего поведения, не забывая в то же время о фокусе киноаппарата, об освещении, о границах кадра. Создать в себе это чувство за время работы над первой ролью мне не удалось. Но я дала себе слово, что преодолею сложности актерской работы в кино и овладею ими. Получилось у меня не так уж плохо, сниматься мне понравилось, хотя обстановка съемки мне, привыкшей к театральной тишине, казалась совершенно невозможной. Думаю, что эта «невозможность» и привела меня в кино. В моем характере есть азарт к преодолению невозможного, меня увлекла мысль о том, то в этом шумном, сумасшедшем хаосе я заставлю себя прийти в нормальное творчество, в актерское состояние. Вот почему я легко согласилась на следующую свою работу — роль Анюты в фильме «Весёлые ребята» режиссера Г. В. Александрова...
Из книги: Внуковский архив. Григорий Александров, Любовь Орлова: письма, дневники, фотографии и документы звезд советского кино из собрания Александра Добровинского / Т.1: Путь наверх. — Москва: СканРус, 2017.