«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
(От автора публикации)
Текст воспоминаний печатается по машинописи копии, сохранившейся в архиве Главкиноиздата (РГАЛИ. Ф.988. Оп.2. Ед. хр.730. Л. 95-103). В него также включены отдельные фрагменты из второго, слегка видоизмененного варианта воспоминаний («Автобиография»), правленого рукой актрисы и находящегося в собрании критика Л. М. Бернштейна (РГАЛИ.2581. Оп.1. Ед. хр. 140. Л. 1-15).
Детство. Учеба в музыкальной школе
Я решилась в 1902 году в городе Звенигороде Московской области. Отец мой — Пётр Федорович Орлов служил в ведомстве государственного контроля, а после революции перешел на работу БРКИ [Рабоче-крестьянскую инспекцию].
Подобно многим отцам и матерям мои родители хотели в жизни своих детей осуществить мечты, не нашедшие воплощения в их собственной жизни. Так, отец, умевший и любивший петь, мог отдаваться любимому занятию только в часы, свободные от службы. Для матери — страстной пианистки — ее любимый инструмент также был не орудием профессии, а средством отдыха. Поэтому дочь их должна была учиться петь и играть. Я и училась, училась очень охотно, так как любовь к музыке полностью унаследовала от родителей. Очень рано — в пятилетнем возрасте — родители, преподали мне уроки своего искусства.
Любимым мною в те годы пением были арии Тамары из «Демона» и цыганский романс «Гай-да, тройка». Впрочем, я любила все, что пелось у нас в доме, все, что игралось руками матери и ее друзей-музыкантов, любила слушать музыку во время игр и занятий, любила засыпать под звуки Чайковского, Шопена, Моцарта.
Первое мое выступление на театре было в шестилетнем возрасте. В доме Шаляпиных по случаю какого-то праздника ставили детскую оперетку «Грибной переполох» [А. Блюхера]. Мне поручили роль Редьки. Выступление это было событием в моей маленькой жизни, но память о нем я сохранила не только потому, что это был первый сыгранный мною спектакль. В этот день Федор Иванович Шаляпин, которому очень понравилось наше представление, поднял меня на руки, расцеловал и сказал, что из меня выйдет артистка.
Я не поняла тогда всего, что говорил растроганный Фёдор Иванович, но до сих пор сохранилось удивительное ощущение полета ввысь, которое испытала я, когда меня, крохотную ростом девочку, подбросил в воздух этот гигант. До сих пор помню, как хорошо и уютно было, сидя у него на коленях, слушать ласковые слова и похвалы тому, что я сделала.
С того дня началась та дружба с Фёдором Ивановичем, которой освещены все мои детские годы.
Дома будущее мое было предопределено. Родители решили, что я буду пианисткой, поэтому мама очень рано начала давать мне систематические уроки. Я была прилежной ученицей, и когда семилетней меня привели на экзамен в Ярославское музыкальное училище, после двух или трех сыгранных мною пьесок меня с похвалой зачислили на первый курс. Но не было предела изумлению учительницы, когда в первый же день занятий она выяснила, что я не знаю ни одной ноты, что на экзамене я играла все на память (так учила меня мама). Впрочем, нотная грамота далась легко и не задержала моей учебы.
Детство прошло в музыкальной школе. Я рано стала выступать в школьных концертах, часто солировала в хоре училища. Запомнился один из наших концертов. Мы исполнили «Цветник» А. Аренского, я пела Розу. Маленькой девочкой я часто и подолгу наблюдала цветы, насекомых, растения. Эти свои наблюдения интуитивно использовала я в работе над Розой. Исполняя свою партию, я представляла себе, как солнце греет чудесный бутон, как наливается он соком и крепнет, как раскрываются его ароматные лепестки. Я видела перед собой пчелку, которая жарким полднем кружится вокруг розового куста, мотылька, который сидит на расцветшем бутоне. Я отчетливо представляла себе, как колеблется в тишине летнего дня веточка розового кустика, с которой только что упорхнул напившийся сладкого сока шмель. Я пела, актерски раскрывая образ Розы, и имела большой успех у публики.
Успех меня не смущал, мне нравились аплодисменты и тот шум возбуждения в зрительном зале, который не всегда доходит до актера. Тот шум волновал меня тогда, так же, как волнует теперь.
Воспоминания детства приходят одно за другим. Здесь и первые экзамены, и тайные от родителей занятия балетом (как хорошо, что я занялась им тогда!), и проказы, и радости, и горести, и удачно и неудачно сыгранные музыкальные пьесы и этюды. Но среди всей череды воспоминания два не изгладятся из памяти никогда.
Встреча с Шаляпиным. Толстовский подарок
Первое связано с Фёдором Ивановичем Шаляпиным. Школьницей я часто бывала у него в доме, дружила с его детьми. Любимой нашей игрой был театр. Однажды, изображая что-то и расшалившись сверх меры, я разбежалась по комнате и нечаянно толкнула маленький столик, на котором стояла одна из драгоценных парных ваз. Столик покачнулся, ваза упала и разбилась.
Поднялся невообразимый переполох. Жаль было вазы, боялись гнева Фёдора Ивановича, упрекали меня, а я... рыдала так сильно, что за слезами не видела и не слышала ничего. Мне казалось, что я совершила неслыханное преступление, что я причинила огромное горе Фёдору Ивановичу, что он, который всегда называл меня своим маленьким другом, никогда не простит моего гадкого поступка.
В разгар суматохи и моих слез появился Фёдор Иванович. Ему немедленно рассказали о происшествии. Увидев мое отчаяние, Фёдор Иванович принялся меня утешать. Но чем ласковее он был со мной, тем сильнее я рыдала. Казалось, ничто не утешит моего горя. Неожиданно Фёдор Иванович встал, подошел ко второму столику и... разбил вторую вазу. Присутствующие ахнули, а я... перестала плакать. «Вот мы оба одинаково виноваты», — ласково сказал мне Фёдор Иванович. Я поверила и окончательно успокоилась.
Этот поступок открыл мне в детстве новое отношение к вещам. Я поняла оценку настоящей дружбы, настоящей человеческой любви. Фёдор Иванович показал мне своим великолепным поступком, как надо любить, как надо прощать, как надо утешать... Такие уроки не забываются никогда.
Второе воспоминание — о Льве Николаевиче Толстом
Девочкой я очень любила писать письма и писала их всем — подругам, родным, знакомым. Едва научившись выводить буквы, я спешила послать свой привет куда только было возможно и до сих пор помню, какое блаженство испытывала я, получая ответ.
Однажды мама дала мне почитать рассказ Толстого. Рассказ мне очень понравился, и я попросила дать мне еще такую книжку. У мамы не оказалось ничего подходящего. Тогда я сказала, что напишу дедушке Толстому и попрошу его прислать мне еще одну книжку. Мама засмеялась, но разрешила, и я сочинила такое письмо:
«Дорогой дедушка Толстой! Я прочла твою книжечку. Мне она очень понравилась. Пришли мне, пожалуйста, еще твои книжечки почитать».
Я надписала на конверте адрес: «В Ясную Поляну, дедушке Толстому» — и стала ждать. Вскоре я получила от Льва Николаевича книжку «Кавказский пленник» с надписью: «Любочке — Л. Толстой» и его портрет с автографом.
Первая встреча с кино
До 1919 года я училась в Московской консерватории по классу рояля у профессоров А. П. Островской и К. А. Киппа. И, наверное, родители были немного разочарованы, когда выяснилось, что постигнутое мною искусство дало мне не шумный успех, не признание и славу, а... всего лишь скромную возможность сопровождать игрой на рояли картины, шедшие в кинематографе.
Итак, в детстве и ранней юности я пела, играла, училась балету и готовилась быть пианисткой. Я любила в те годы кино, мне казалось оно интересным зрелищем. Но никогда и не помышляла я, что стану киноактрисой. Кино было далеким, чужим, непонятным искусством «фокусов», а близким, своим, простым и понятным была музыка, только музыка, только мое пианино. Музыка и привела меня впервые в кино.
Это было в 1922 году.
Живя в одном из провинциальных городов Подмосковья, я сопровождала в качестве пианистки демонстрацию немых фильмов. Это занятие меня не удовлетворяло. Фильмы попадались старые, плохие, часто рвались, смотреть их было утомительно. От скуки и для развлечения я стала наблюдать за игрой актеров. Они казались мне очень смешными, несмотря на трагические их переживания. «Они делают все совсем не так, как в жизни, — думала я. — Будь я актрисой, я бы стала делать все по-другому...»
Иллюстрация кинокартин была первой моей работой в кино. В ней я видела только один толк — она давала мне материальную возможность учиться драматическому искусству у режиссера МХТ Е. С. Телешовой и в балетном техникуме им. А. В. Луначарского. А учиться мне было необходимо: к этому времени я уже начала мечтать о карьере актрисы, о том, чтобы сочетать на сцене театра искусство актера с искусством пения.
Аккомпаниаторство и пристальное изучение «кинозвезд» прошлого в конце концов наскучило мне настолько, что я бросила эту работу и долго не ходила в кино.
В Музыкальном театре им. Вл. И. Немировича-Данченко
1926 год. Я поступаю в театр имени Немировича-Данченко. Сначала хористкой. Театр дался мне нелегко. Решение стать актрисой было результатом большой борьбы с самой собой, с привычной с детства мечтой о профессии пианистки.
По правилам приема от актеров и актрис требовалось: умение петь, владеть
сценической речью, хорошо двигаться на сцене, танцевать. Я держала конкурс
и была принята в хор театра: тогда я уже пробовала петь. Я также училась в балетной школе и выступала на сцене как танцовщица, поэтому первое время мне поручали некоторые танцевальные номера в операх и опереттах, которые шли в репертуаре театра.
Будучи музыкально образованной и разбираясь в вопросах исполнительского искусства, я не могла не задумываться над проблемами музыкального театра. Меня не удовлетворяла актерская работа оперных певцов и певиц. Меня раздражало бессмысленное топтание на месте Бориса Годунова и Татьяны Лариной. Я ждала от исполнителей этих ролей, наполненных драматическим содержанием образов, а получала взамен пение, никак не связанное с актерскими задачами, которые диктует драматический образ.
Я увлеклась театром Немировича-Данченко потому, что этот театр первым попытался решить проблему поющего актера.
Нелегко было мне на пути к актерскому мастерству. Придя в театр, я могла легко проиграть на рояле любую ведущую партию, я умела хорошо двигаться, управлять своим телом, но оказалось, что я боюсь и не умею разговаривать со сцены. Я владела техникой рук, ног, обладала необходимым голосом, но, когда я начинала петь — все было невыразительно. Так как произношение слова оставалось для меня загадкой. Я даже не подозревала, каким надо обладать мужеством, чтоб произнести со сцены хотя бы одно слово.
Я пыталась идти по пути наименьшего сопротивления, умея хорошо двигаться занялась поисками внешней формы. Но здесь театр заставил меня отказаться от легкого пути. Оказалось, что нужно думать не о том, «как это получится», а о том «для чего это нужно делать». Передо мной впервые встала задача сценического действия.
В этот час ко мне пришла на помощь незабвенная моя учительница Ксения Ивановна Котлубай. Она открыла мне тайну внутреннего раскрытия образа, сделала со мной первую мою большую роль — Периколы. Роль Периколы была для меня не только школой актерского мастерства. В работе над этой ролью Ксения Ивановна воспитывала во мне тот характер, те качества, которые необходимы актеру и актрисе на сцене, за кулисами и в жизни. Она учила глубине восприятия, разбивала легкомыслие молодости суровостью своего подхода к искусству и работы в нем. Она учила любить людей и жизнь, не завидовать, радоваться чужой радости и горевать над чужим горем. И гражданский характер, который воспитала в нас Ксения Ивановна, был нужен для того, чтобы образ был жизненным и правдивым.
Если пианист не работает четыре-пять часов в день, если балерина не делает двухчасовых экзерсисов у станка, если певец не «распевает» свой голос — они перестают существовать в искусстве. Драматический актер, казалось бы, находится в более легких условиях, но это кажущаяся облегченность. Тренаж драматического актера — это тренаж наблюдательности, фантазии, это работа над словом и над движением, это синтез тренажной работы певца, танцовщика, писателя и умного наблюдателя жизни. Без такого тренажа драматический актер становится любителем. Так учила нас Ксения Ивановна, таким хотел видеть своих актеров наш театр.
Подготовленная с ней и сыгранная на сцене роль Периколы вывела меня из состава хора и сделала актрисой. И, пожалуй, лишь к этому времени могу я отнести начало своей самостоятельной творческой работы. Теплые воспоминания сохранятся у меня на всю жизнь и о работе моей под руководством режиссера Баратова.
1926-1933 годы были периодом моего актерского формирования. За это время я сыграла роли: девочки в «Карменсите и солдате», Герсилии в «Дочь мадам Анго» [Ш. Лекока], Жоржетты в «Соломенной шляпке» [Э.-М. Лабиша], сумасшедшей в «Девушке из предместья» [М. де Фальи], Периколы в «Периколе» [Ж. Оффенбаха] и Серполетты в «Корневильских колоколах» [Р. Планкета]. Впервые попробовала соединить танец с пением — первую песенку Серполетты я пела, танцуя на пуантах. Это было очень трудно, но оказалось возможным. Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил, что самое большое событие для молодых актеров и актрис — это первые сказанные на сцене слова. Поэтому, когда мне дали роль Герсильи в оперетте «Дочь мадам Анго», вся моя роль заключалась в словах: «Да, гражданка! Нет, гражданка! Слушаюсь, гражданка!» — это было первым большим событием в моей творческой жизни, потому что я получила право говорить на сцене. И вторым событием было, когда мне дали партию Бабетты в той же оперетте. Вся моя партия заключалась во фразе: «Она еще у туалета». Но я была бесконечно горда, ведь я получила право петь на сцене с оркестром...
Я пела и играла еще целый ряд небольших ролей. Затем я приготовила большую партию Периколы в оперетте Оффенбаха. Это очень серьезная партия, где надо и петь, и говорить, и танцевать. После этого я почувствовала себя по-настоящему актрисой. И смелее стала присматриваться к другим ролям.
С благодарностью вспоминаю годы, проведенные в театре Владимира Ивановича Немировича-Данченко, который научил меня быть актрисой.
Работа на эстраде и приход в кино
С 1928 года я начала выступать на эстраде. Решила сделать себе концертную программу, придерживаясь принципа нашего театра, из произведений Глинки, Даргомыжского, Мусоргского и Чайковского. В каждом музыкальном произведении я пыталась найти образ, и исполнение шло от лица созданного мною образа, а не как передача вокального или музыкального материала. Я мечтала найти форму исполнения, при которой зритель видел бы не стоящего на эстраде певца, а поющего и действующего в образе актера. Этой работой я увлекаюсь и до сих пор.
В 1931 году я увидела первые звуковые фильмы. Я не была очарована шипением и хрипением первых фонограмм и злилась, пытаясь разобрать хотя бы одно слово из произносимых актерами с экрана. Но я увлеклась техникой, меня снедало любопытство, подруги уговорили меня и... я решила отдать себя во власть эксперимента.
Однажды, по случаю объявления набора молодых актрис для какого-то фильма, я отправилась на кинофабрику. Как я тогда волновалась! За тот час, что прождала я в очереди к режиссерскому кабинету, я вспомнила все, чему меня учили в театре. Я готовилась выслушать трудное актерское задание и выполнить его со всей глубиной, на которую была способна.
И вот пришла моя очередь. Я вошла в «киносвятилище».
Режиссер осмотрел меня опытным взглядом, велел повернуться в профиль, анфас.
Вдруг он взглянул на мой нос и воскликнул:
— Это у вас всегда так?!
Я поспешила посмотреться в зеркало: на носу у меня маленькая родинка, я совсем о ней забыла.
— Всегда, — сказала я.
— Не подойдет. Вы знаете, что такое кино, гражданка. Кино — страшная вещь. Кино увеличивает все, и ваша маленькая родинка на экране превратится в автобус, гражданка!
Мне стало страшно. Я убежала с кинофабрики и поклялась никогда не сниматься.
Но в 1933 году я не устояла и вновь оказалась на киностудии. На этот раз родинка не превратилась в автобус, проба прошла благополучно и я стала сниматься в роли Грушеньки в фильме «Петербургская ночь», у режиссера Г. Л. Рошаля. Мне легко было играть и трудно сниматься. Я хочу сказать, что наибольших усилий стоило мне не раскрытие образа Грушеньки, а [привыкание] к специфическим условиям работы в кино. Я говорю о том, что условно можно назвать чувством объектива киноаппарата. Киноактеру необходимо сохранять совершенную свободу и непосредственность жеста, движения, всего поведения, не забывая в то же время о фокусе киноаппарата, об освещении, о границах кадра. Создать в себе это чувство за время работы над первой ролью мне не удалось. Но я дала себе слово, что преодолею сложности актерской работы в кино и овладею ими. Получилось у меня не так уж плохо, сниматься мне понравилось, хотя обстановка съемки мне, привыкшей к театральной тишине, казалась совершенно невозможной. Думаю, что эта «невозможность» и привела меня в кино. В моем характере есть азарт к преодолению невозможного, меня увлекла мысль о том, то в этом шумном, сумасшедшем хаосе я заставлю себя прийти в нормальное творчество, в актерское состояние. Вот почему я легко согласилась на следующую свою работу — роль Анюты в фильме «Весёлые ребята» режиссера Г. В. Александрова...
Из книги: Внуковский архив. Григорий Александров, Любовь Орлова: письма, дневники, фотографии и документы звезд советского кино из собрания Александра Добровинского / Т.1: Путь наверх. — Москва: СканРус, 2017.