...Несколько лет тому назад меня начали донимать звонками представители нынешнего Дворянского собрания: не располагаю ли я какими-то конкретными свидетельствами о высокородном происхождении Любови Орловой? То, что оно высокородное, у них сомнений не было. Причем речь шла не просто о дворянском, а именно о высокородном происхождении — из рода знаменитых братьев Орловых. Все мои уговоры и уверения (разуверения) не действовали, но меня, в конце концов, оставили в покое, как видно убедившись, что никакими подтверждениями я не располагаю.
Д. Щеглов, ссылаясь на В. Н. Санеева в книге «Любовь и маска», утверждает: «Лучшая исполнительница ролей домохозяек и ударниц коммунистического труда являлась потомком десяти русских православных святых, двое из которых — Великая княгиня Киевская Ольга и Великий князь Киевский Владимир — причислены к лику равноапостольских...». Знаю, что многим поклонникам и поклонницам Орловой хотелось бы (особенно сегодня, когда дворянское происхождение так модно, так болезненно желанно) видеть ее княгиней или графиней, но чего нет, того нет. И никогда не было.
Отец Любови Петровны по внешности, по вальяжности, по обиходным привычкам мог бы, наверно, сойти за аристократа, но был он такого же разночинного происхождения, как сотни тысяч других Орловых во всех уголках России. Он был высок и красив — мягкий овал лица, идеально соразмерные черты, голубые глаза. Он неплохо играл на рояле. Имел неплохой баритон. Ему доводилось петь в домашних концертах и с Шаляпиным, и с Собиновым.
С Шаляпиным Петр Федорович встречался в основном в Ратухине, куда летом время от времени наезжал к семье. Но и в Ярославле тоже — в доме у Матвеевских. Так же и с Собиновым. Хозяева дома, видные и богатые горожане, приятельски общались с обоими певцами. А с Леонидом Николаевичем, коренным ярославцем, просто дружили домами. По-свойски принимали его и сами часто наведывались в гости. Нередко ходил с ними и Орлов. И раза два-три брал с собой дочек.
Голосок у будущей звезды уже тогда был приметен. Отец разучивал с нею несложные романсы, потом не без гордости демонстрировал ее успехи гостям.
Девочка обожала бывать у отца. Она бегала с сестрой по крутым волжским скатам, махала платком пароходам, а больше всего любила путешествовать по лодкам, плескавшимся на привязи у кромки воды. Лодки качались, уходили из-под ног, бились бортами — было приятно и страшно.
Окна отцовского дома выходили на бульвар. Было хорошо видно гуляющих, слышно их разговоры, смех. На углу неподалеку от окон стояла афишная тумба — ее разноцветный наряд каждый день чуть менялся.
Зимой на деревья слетались галки, садились на купол церквей. Звон несся над городом. Бульвар зимой делался черно-белым, прозрачным, и памятник Демидову был виден отовсюду. <...>
Итак, Любовь Петровна Орлова родилась в 190... Здесь рука моя невольно вздрагивает. Ах, как не хотела Любовь Петровна видеть, помнить, знать эту дату! Даже самые светлые моменты детства готова была предать забвению, лишь бы не вспоминать дату своего рождения. «Сколько вам лет, скажите честно?» — спрашивали в записках самые бесцеремонные, спрашивали в сороковые годы, в пятидесятые, шестидесятые. Она отвечала: «Сколько дадите, столько и есть!» И улыбалась своей «фирменной» улыбкой. «Сколько тебе лет, признайся?» — пристали к ней как-то Ильф и Петров, оба вместе. Она отмахнулась: «Маленькая собачка до старости щенок». И показала язык. <...>
...Теперь дата рождения — 1902 год и без того известна по некрологам. Любовь Петровна избегала рассказывать о своем детстве даже Григорию Васильевичу. И только три красноречивых фрагмента постоянно напоминали о нем в доме во Внукове. Три сувенира: крохотная книжица издательства «Посредник» — «Кавказский пленник» Л. Толстого с дарственной надписью автора; древний блокнотный листок с мимолетным, два-три штриха, профилем Шаляпина и чувствительным романсом — автограф великого певца; и его же фотография с напутствием новоявленной гимназистке — «Дети в школу собирайтесь! Петушок пропел давно. Ратухино. 1909 год».
Конечно, такими осколками прошлого нельзя пренебречь — они придают биографии ту же вескость, что и снимки, висящие по соседству, где Орлова рядом с Чарли Чаплином, Фернаном Леже, Пабло Пикассо, Ренато Гуттузо, Марлен Дитрих, Шостаковичем, Марселем Карне, Исааком Дунаевским, Эдуардо де Филиппо, Василием Качаловым, Федерико Феллини, Жаном Полем Сартром, Питером Бруком и другими не менее славными корифеями мировой культуры.
Любовь Петровна Орлова родилась под Звенигородом в маленькой небогатой усадьбе матери, Евгении Николаевны Сухотиной. Она была второй девочкой — младше сестры на шесть лет. Сестру звали Нонна. Она походила лицом на мать, а характером — на отца. Любочка, пожалуй, наоборот. Мать была, откровенно говоря, не очень красивой — суховатой, невысокой, с нервным худым лицом, напряженным выражением глаз. Зато энергичной, цепкой, устойчивой, что называется — железный характер. Трудолюбие, воля будущей актрисы — это, бесспорно, от нее.
Отец, Петр Федорович Орлов, был по всем статьям другим. Рослый, чуть грузноватый — мягкие правильные черты, голубые глаза. Форменный барин. Таким иногда представляешь Обломова. И нрав у него был немножко обломовский — мягковатый. Он любил игру — и не так, чтоб «между прочим», а с толком, с чувством, обстоятельно. И это увлечение было отнюдь не невинным — он проиграл в несколько приемов довольно солидную сумму (как раз вскоре после рождения второй дочери), пришлось залезать в долги, а после продавать именьице — единственное достояние семьи, некогда скромное женино приданое.
Мать проявила в этой скользкой ситуации много такта и мужества и сумела сберечь семейные узы. Любопытно, что, по идее, «барственность» в семье должна была представлять мать — потомственная дворянка, из хорошей состоятельной фамилии, воспитанница Смольного института. Отец же был из разночинцев, имел среднее коммерческое образование и никаких побочных доходов. <...>
Родителям, особенно матери, стоило немалых усилий поддерживать тот уровень жизни, который позволял рассчитывать на хорошие знакомства. Но конечно же всех этих знакомств стоило одно — с домом Шаляпиных. Собственно, оно держалось на детях — его начали старшие девочки: Нонна и Ирина Шаляпина. Они учились в одной гимназии, и хотя Нонна была на два года старше, их сдружили общие интересы. Со временем к подругам присоединились Любочка и младшие Шаляпины.
Дружба была и крепкой, и долгой, хотя и с оттенком неравенства. Сестры бывали у Шаляпиных и никогда не принимали их у себя. Но у Шаляпиных было так замечательно, что об этом не думалось — казалось естественным. К тому же в детском обществе старшинство держала Нонна и часто со строгостью классной дамы напоминала младшим девочкам о своем преимуществе. И конечно, никто из домашних Федора Ивановича ни словом, ни видом не давал почувствовать, что вы в гостях.
Все разрешалось и все прощалось, как, например, в тот раз, когда Любочка, разрезвившись, опрокинула и расколотила вдребезги роскошную китайскую вазу. Все притихли. Вбежавшая Иола Игнатьевна не могла скрыть досады. Появившийся хозяин поднял Любочку, проливающую обильные слезы, стал утешать и потешать, а когда это не удалось, прекратил конфликт чисто по-шаляпински — подошел к другой, точно такой же вазе, украшающей соседний угол, и трахнул ее о паркет.
Именно там, в доме Шаляпиных, Любочка впервые вышла на сцену —в настоящем спектакле, в настоящей роли. То есть сцена, как таковая, была в другом доме. Просто затевалось все у Шаляпиных. Но всем этим событиям предшествовало знакомство с Шаляпиным в Ярославле, где, как помнит читатель, Петр Федорович Орлов оказался на строительстве железнодорожного моста. Петр Федорович был не прочь переместить в Ярославль на время строительства все семейство, пытался уговорить жену. Заранее сняли в центре города большую квартиру, но переселения не получилось — Евгения Николаевна не хотела бросать свою гимназию, а Нонна свою. Да и отношения между родителями были в то время совсем не безоблачными. Прожив пару месяцев в Ярославле, все, кроме Петра Федоровича, вернулись обратно в столицу, но потом каждое лето, пока шло строительство знаменитого моста, девочки наезжали к отцу. Примерно в это же время и состоялось знакомство с Шаляпиными. И вдруг оказалось, по счастью, что лето они тоже проводят под Ярославлем — в своей усадьбе Ратухино. Естественно, возникло предложение погостить у них, в той же усадьбе — дом большой, места хватит. Так и повелось. <...>
Это был спектакль — детский спектакль, удививший и умиливший всю богатую, знатную и художественно образованную Москву. Назывался он «Грибной переполох».
Но в узком кругу воспоминания о детстве все же звучали. То была своего рода детская опера: даже в афишке, написанной и разрисованной от руки (чуть ли не «от руки» Бакста), были — с шутливой важностью — обозначены не «роли», но «партии». Фабула же примерно такая: девочка отправляется в лес по ягоды и грибы, — последние, в силу грозящей опасности, учиняют в лесу переполох, но скоро сами ссорятся, — затем в игру вступают овощи, потом зверюшки. Однако концы с концами сходятся — девочка никого не хочет брать из леса против желания, и в природе торжествует мир и согласие.
У Любочки, одной из самых маленьких участниц, была одна из самых заметных эпизодических партий — Редька. Она пела и соло, и дуэтом с Горохом, и в хоре других овощей, и, наконец, в общем хоре.
Декорации нехитрые — задник и несколько характерных примет огорода и леса. Но расписывал задник не кто иной, как Кустодиев, а «характерные приметы» делали в мастерских С. Зимина. И совсем уж великолепны костюмы — «от самой Ламановой». Все было продумано до мелочей: разноцветные курточки, платьица, замшевые шапочки, колпачки, огромные пуговицы, расписные платочки, маленькие плащи с капюшонами, перчатки, воротники, всевозможные висюльки и помпоны.
Все это зрелище готовилось в доме Шаляпиных — инициатором и режиссером была музыкальная наставница старших девочек. А премьера состоялась в доме Пудалова, известного в те годы богача, дети которого тоже принимали участие в постановке. (Возможно, он и оплачивал большую долю расходов в этой затее, совсем не дешевой.) Успех был таким оглушительным, что труппу стали заказывать в другие дома, — и всюду маленьких актеров тискали, поздравляли, зацеловывали, закармливали сладостями и одаривали подарками. И говорили одно: быть вам артистами! Быть вам на сцене!
Такие напутствия, как правило, не сбываются или сбываются как исключение. Однако здесь исключение оказалось групповым — в артисты пошли Ирина Шаляпина, Любовь Орлова и Максим Штраух, сыгравший в спектакле одну из главных ролей — Боровичка.
Занятный все-таки штрих — будто незримая нить связывает людей, приобщенных судьбой к одному «кругу жизни». Штраух еще в двадцатые годы мог познакомить Орлову с Александровым, своим ближайшим товарищем по «железной пятерке» Эйзенштейна. Но, к счастью, Штраух в те годы был не близким, а очень далеким знакомым, — к счастью, поскольку никакого смысла в тогдашней встрече Александрова и Орловой не было. Они нашли друг друга на редкость вовремя.
Когда разъезжались из Ратухина, Шаляпин дал небольшой домашний концерт — каждому спел по заказу. В 1912 году он писал из Монте-Карло в Москву своей любимице: «Милая моя Рири!.. Рад я, что ты повидалась с твоими подружками Орловыми, и приятно знать, что вам было весело...»
Любочка пошла в гимназию в 1909 году. Гимназия — в точности «женская гимназия Алелековой» — находилась неподалеку от дома, где-то в районе Никитских ворот. Музыку — фортепиано — преподавал Александр Федорович Морозов. Он преподавал вместе с А. Ф. Гедике, А. Б. Гольденвейзером, Г. А. Пахульским еще в одном учебном заведении, весьма престижном по части музыкального образования, — Сиротском институте имени Николая Первого.
С музыкой было все в порядке, чего нельзя сказать о прочих науках. «Точных» Любочка просто боялась и не любила, а «гуманитарные» шли не всерьез. Одно время была у нее привычка заклинать после диктанта или письменного изложения: «Точки, запятые, встаньте на свои места!» Но становились они, как я знаю, не очень охотно. Вдобавок Любочка нередко приносила домой замечания за шалость, за непримерное поведение — вообще, среди педагогов у нее была репутация прелестной, но бедовой девочки.
Война нисколько не изменила привычный семейный уклад. Отец надел офицерскую форму, — она была ему очень к лицу, но дальше формы у него не пошло. Он по-прежнему служил в путейском ведомстве. Сестра окончила гимназию и поступила в консерваторию — на оркестровое отделение по классу скрипки. Евгения Николаевна раз-другой порывалась переменить службу, но выбора не было, и она оставалась на прежней.
Но вот разразилась февральская революция, за ней Октябрьская — и все разом переменилось. И с переменой этой разом кончилось детство. Оно, впрочем, и без этого было уже на исходе. Любочке исполнилось пятнадцать... гимназия позади... волей-неволей набегали недетские чувства, недетские интересы, заботы... Но революция так резко и мощно разрушила устои, что Любочка сразу же оказалась далеко-далеко от детства.
Кушниров М. Светлый путь или Чарли Спенсер — М. ТЯРТА-Книжный клуб. 1998.