(Беседует Роман Волобуев — 2015 год)
— «Да и да» снят три года назад, в совсем другой жизни. Вы его сами давно пересматривали?
Вот буквально недавно, когда готовила его к запуску на орбиту. Сидела в «Синелабе» — и мне надо было несколько раз его пересмотреть, потому что мы там уже после финальной перезаписи еще 50 матерных слов нашли.
— Я не видел цензурированную версию: можете рассказать, как вы там выкрутились? У вас же в оригинале такая стена... и... идет.
Формула простая: все матерные слова надо заменить на «люблю» или на «не люблю».
— А вот сцена, где вторая героиня героя просит... показать, потому что у него... маленький, и она все время повторяет...
Ну, там осталось «маленький-маленький». Это смешно даже.
— Ну то есть вы не очень страдаете от цензуры? Типа: фильм погубили, вся правда из него ушла вместе со словом... и так далее?
Нет. Трудно, если честно, было только с кульминацией. Когда они друг другу говорят самые финальные слова — и... ну, мы не смогли это переозвучить. Это было бы некорректно по отношению к фильму и к зрителю — и вообще абсурд. Поэтому мы там просто убрали звук. Это даже хорошо: там такая чистая звенящая тишина наступает, которая показывает всю боль, всю глубину боли, которую героиня испытывает. Она ртом что-то говорит, губы двигаются, а звука нет. Провал в тишину. Ну вы поняли.
— Простите, я вам не дал ответить на первый вопрос. Вот вы когда пересматривали, вырезали слово... и так далее — у вас не было чувства, что это какая-то другая девочка сняла, из другой жизни?
Да — это уже совсем из другой жизни. Я там вижу себя, узнаю, но... Это не то что анахронизм даже — это, скажем так, совсем не в контексте современного кино. У нас любят фильмы, которые дух времени отражают. А это вообще мимо. И мне нравится. Я совсем не готова ловить этот дух как-то специально — я оторвана от времени и не хочу. Мне же приходят сценарии, я читаю. Какие там актуальные темы? Или политические, или провинциал приезжает в Москву: мир контрастов, противостояние серого мира и личности, обыватели — серые, Москва — серая, кто-то в дорогой тачке пьет шампанское, а герой на лавке, но он добьется своего... А Москва не серая. Она на самом деле цвета фуксии, и небо у нее оранжевое.
Это потому что тяжелые металлы в воздухе. Но, кстати, странно, что никто это оранжевое небо по вечерам не снимает.
Я вот сейчас так снимаю, в сериале про русский рэп. Черт, зря сказала, сейчас все сопрут.
— Я уберу.
Уберите. В общем, «Да и да» — это был для меня первый опыт делания чего-то вне времени. Хотелось сделать ретро, я всем говорила про «Liquid Sky» — еще какие-то фильмы оттуда же, сейчас уже названия не вспомню: хочу вот этот эффект, чтоб как раньше снимали.
— Он правда у вас выглядит как кино 80-х. Даже волки эти компьютерные...
Да. Они же не от бедности сделаны так. Если бы требовала фактура, мы бы нашли способ сделать дорого и хорошо. Или когда героиня во сне бежит по траве, а трава и деревья не шевелятся, как в мультфильме.
— Ну, это, кстати, не 80-е, это цитата из «Меланхолии».
Которую я не смотрела еще. Идеи летают в воздухе.
— Cтоп, в каком воздухе — у вас когда Агния Кузнецова лежит, как Офелия в воде, это же...
Да я не смотрела!
— Посмотрите.
Окей. Неважно. Мне нравится эта оторванность от всего. Следующий фильм у меня тоже не будет вступать ни в какие отношения с окружающей средой. Будет частная история вне времени. И мне это нравится. Мне так спокойнее и лучше. Другое дело — надо ли это зрителю. Если нет — ну все тогда, пока, я пошла в «Танцы со звездами».
— Это странно немножко, потому что, когда вы появились, всем как раз нравилось, что у вас кино про живую реальность, современность, что в нем правдоподобно все очень.
Я когда смотрю западное кино, у меня всегда есть выбор: я могу шоколадные конфеты с ликером есть, а могу винегрет. А у нас только винегрет. Ну, может, я ошибаюсь — просто сейчас была волна обсуждения Звягинцева и всяких политических контекстов вокруг него... А мне не хочется реальности, мне хочется художественного решения. Вот эта роза, которая во мне, алхимическая — ее все никак не убить, она дала новые ростки и хочет, короче, вот такого искусства. Видите, что творится. Вот я даже «искусство» говорю — а это пафосное, плохое, несовременно слово, его современный режиссер вообще не должен говорить.
— А Звягинцев все время говорит.
Звягинцев — очень образованный человек, он весь Ветхий Завет знает наизусть. Звягинцев может такую рамку для фильма сделать — золотую. Его фильм — это зеркало общества, а теоретическая рамка, в которую он его вставляет, даже качественнее, чем зеркало, не говоря уже про общество, которое в нем...
— Остановитесь.
Что? Я его люблю, стараюсь любить. Настоящая любовь — она должна быть вопреки.
— Как у вас в «Да и да».
Да.
— Расскажите про ваш странный сериал «Бонус» для ТНТ — там что-то сложнопостановочное про русский рэп, да?
Я пытаюсь его сделать немножко менее русским сейчас. Это большой мюзикл — довольно мрачный нуар с американизмами, которые мы туда специально вставляем. Сложный: музыкальные номера, мультипликация, компьютерная графика. Хореография сложная, в том числе и движений камеры. Ко мне вернулся Сева (Всеволод Каптур — оператор «Школы», «Краткого курса счастливой жизни» и «Да и да». — Прим. ред.), и вот он чертит сейчас архитектурные схемы движений камеры. Мой второй режиссер Ксюша ко мне вернулась. Вся группа старая собралась. И нам на пользу пошло, что мы расставались. Тот же Сева, он очень пылкий и талантливый — и идей у него всегда было очень много, но он не всегда знал, как их воплощать. А теперь знает. Там очень мощная команда. Художник-постановщик — Пахом, одну из ключевых ролей исполняет Антон Адасинский — голый, в татуировках, с кошачьими глазами. Понимаете? У шамана три руки, фиолетово-черный... (Следует 20 секунд отрывочных цитат из группы «Пикник»).
— Я помню же, что у вас чудовищные музыкальные вкусы, но не знал, что вам русский рэп нравится.
А я не за своими вкусами иду, как раньше, — теперь хвост виляет собакой. Вот у меня есть данность в виде этого рэпа, я в нее пытаюсь вникнуть, найти в ней искусство. Вот, опять «искусство» сказала.
— Я уберу.
Потому что надо куда-то двигаться. Мечта-то осталась. Не мечта то есть, а какая-то магистральная наша общая цель...
— Снять блокбастер, да? Вы, я помню, хотели за сто миллионов.
Ну да. Мы хотим — именно вот нашей сегодняшней группой, вместе, — снять большой фильм. И чтобы сократить дистанцию между нами и этим фильмом, мы очень серьезно подходим к этому сериалу на ТНТ. И мы хотим тут не просто развлечь людей. Мы хотим показать, что мы способны... на многое. Мы не просто супергерои, пожиратели планет. Мы хотим людям показать, что мы способны на гораздо большее.
— Чем пожирание планет?
Чем пожирание планет, да. Чем из горящей избы вытащить пьяного мужика и намотать его себе на шею, как боа, — перепродать коня на скаку — это мы уже умеем.
— А вы знаете, что это будет за блокбастер, на который вам после гранидиозного успеха сериала на ТНТ дадут много миллионов?
Это будет идеальный фильм. Я его уже потихоньку придумываю. Это будет фильм, который отвечает сразу на все вопросы.
— Продолжайте.
А я все. Только вы, когда это все расшифровывать будете, не пишите в скобках «смеется». Тем более это вы смеетесь, а не я. А про меня напишите «глаз горит».
— А расскажите про следующий фильм, который вы сейчас с Родионовым делаете.
Идея пришла мне в голову, и я от нее была в восторге. А поскольку вы опять ржете, я больше ничего говорить не буду. Я правда боюсь и волнуюсь — вот сценарий будет на днях, вот-вот буквально.
— Но это не блокбастер?
Нет, это кино, которое мы за 10 дней хотим снять. Почти бесплатное, с Агнией Кузнецовой в главной роли.
— То есть вы теперь с Агнией навеки.
Ну, видимо, да.
— В прошлой жизни режиссер Германика любила рассказывать, что у нее артисты одноразовые и она не хочет себя связывать с одними и теми же лицами, и...
Ну так а что остается? Агния меня слышит. А я ее вижу. Кстати, другие ее не считывают. Ее же не зовут режиссеры. Она снимается в сериалах в основном. Я все время думаю про это и не понимаю. Мне это, конечно, выгодно — потому что она для меня, моя, эксклюзивная и лучший мой проводник. Мы не будем с ней мучиться, объяснять что-то друг другу — и круто, что у меня у одной такой бриллиант и я одна его обладательница. Непонятно только, почему я одна могу его разглядеть.
— Ну слушайте, просто у нас режиссеры слепые в основном. Я помню, после «Школы», когда у вас там появились Аня Шепелева, Саша Ребенок...
Подумали, что все немедленно станут суперзвездами?
— Да. Вы вообще понимаете, что, сняв артиста, вы за него потом всю жизнь отвечать должны. Потому что его больше никуда не позовут, а куда позовут, там ему скучно будет.
Hу что значит «отвечать»? Вы же понимаете, что нельзя купить ньюфаундленда и держать его в однокомнатной квартире. Он у вас через два года умрет от дисплазии задних конечностей. Или борзую за 5 тысяч евро и не выводить ее на охоту. Но я расстраиваюсь ужасно. И я просто реально не понимаю, почему их не видит никто, что за оптика такая у современных режиссеров...
— Вы так сейчас сказали «современные режиссеры» — как будто вы 60-летняя советская...
Да неважно. Я вот вижу Агнию. Я вижу, что лучшая роль для нее — это Жанна д’Арк. Я вижу, как ее постричь. И знаю, как она будет гореть. И я верю, что это можно снять. А Арина Маракулина — английская королева. А пока мы ходим вокруг, пробуем, это не все, на что она способна. Хотя она, конечно, отдала себя этому фильму полностью.
— Вы про «Да и да»? Ну, это самая лучшая ее роль, конечно.
Она как лечебная кошка, голая, которая впитала в себя всю болезнь, пошла и из окна выбросилась, а хозяин ее попал в автокатастрофу и выжил... ну, что?!
— Ничего, продолжайте.
Хорошо. Как она работает. Последняя сцена, когда он говорит: «Саня, я люблю тебя», и ей надо заплакать. И она заплакала в первом же дубле. А потом пришла ко мне и говорит: «Я о тебе подумала. Что ты там сидишь где-то и убьешь меня, если я тебя подведу».
— Вы никогда так раньше не хвалили людей, с которыми работаете. Вот реально доброго слова от вас нельзя было услышать ни про артистов, ни про кого. А сейчас я сижу и полчаса слушаю, какая Агния хорошая, какой Каптур талантливый... Что с вами случилось?
Объясню. Никогда не хвалила, да. Более того — всегда, когда выхожу на сцену представлять фильм, а делала я это всего два раза в жизни, я не произношу вот это все: «Это замечательная, прекрасная актриса, это лучший оператор на свете, это наши любимые, обожаемые продюсеры». Я считаю, это некорректно, и вообще фигня, или, как мама моя говорит, моветон. А сейчас я соскучилась очень. Мы очень счастливы, что мы все собрались. Я несколько лет с ними не работала, снимала с другой группой и каждый день, сука, каждый день я кричала внутренне, а иногда вслух: «Верните мне моих, верните-верните-верните». До слез доходило. А хвалить их надо. Раз в семь лет — надо. Больше не буду. Пойду возьму свои розги и палки. Потому что некоторые любят кнут, как пряник. Все.
Валерия Гай Германика: Формула простая: все матерные слова надо заменить на «люблю» или на «не люблю» (Интервью Романа Волобуева) // Афиша Воздух. 12 марта. 2015