Спектакль Кирилла Серебренникова «Outside», премьера которого прошла в июле на Авиньонском фестивале, возник из частной трагической истории – из несостоявшегося знакомства режиссера с Рэном Хангом. Известный китайский фотограф, автор безумных сексуальных снимков, постоянно попадавший за них в тюрьму, покончил с собой за два дня до их намеченной встречи и разговора о совместном проекте. Близость к смерти настолько поразила Серебренникова, что он решил разобраться: что такое эта зона зеро, пространство перед прыжком аутсайд.
Но историей Ханга спектакль не ограничивается, ведь ситуация аутсайда связана и с самим режиссером. 8 апреля 2019 года, после полутора лет изоляции по делу Седьмой студии, он был отпущен из-под домашнего ареста под подписку о невыезде, так что на премьеру своего спектакля – ни на один из семи его показов в Авиньоне – не попал.
Первое, что мы видим – огромная фотокартина авторства Ханга, которую долго приклеивают на стену монтажники в черном кабинете зала L`Autre Scene du Grand Avignon. На фотографии обнаженный китайский юноша, изогнувшись, лежит на краю крыши многоэтажки. На солнце плавится битумное покрытие, небольшой бортик не дает ему упасть, но желание переступить этот порог повисло в воздухе.
Китайские крыши мало чем отличаются от российских. Персонаж Одина Байрона (у него нет определенного имени) начинает рассказывать историю Ханга, и в то же время сам становится героем, который также живет в многоэтажке с битумной крышей, хочет вырваться наружу и мечтает о праве на свободу. Он очевидное alter ego Серебренникова периода домашнего ареста. Он отделен от внешнего мира лишь одной оконной рамой, свободно передвигаемой по сцене, но непреодолимой. Ему приходится болтать с собственной тенью за неимением других собеседников. И только когда появится Рэн Ханг (Евгений Сангаджиев), пришелец из царства мертвых, с ним можно будет вести постоянный диалог.
Увидеть параллели между опальным фотографом, лирическим героем Одина Байрона и автором «Outside» несложно. Сложнее проникнуть в логику спектакля. В «Outside» есть все, благодаря чему театр Серебренникова легко опознается: эпатажность в обращении с обнаженным телом, дерзость в тексте (тем более, что закон о мате не работает на французской территории), музыкальность (композитор Илья Демуцкий) и стилистическая всеохватность, но они здесь переведены в совершенно другой регистр. Темы, персонажи, коллективные образы появляются спонтанно, наплывами, словно по щелчку фотозатвора, а режиссер не слишком озабочен увлекательностью нарратива и драматургической выстроенностью. Медитативность чаще всего побеждает действие. Лирика обостренно заявляет свои права. Серебренников не боится впустить нас в интимную зону своего аутсайдерского периода: в уединенные размышления о смысле любви, об эмиграции, о сексе, о своей стране, о красоте — это размышления предельно откровенные, тонкие, уязвимые. Он встраивает поэзию Ханга в ткань спектакля: его стихи, тексты из блога читаются, поются, на наших глазах превращаются в сцены фотосессий удивительной красоты. И именно в соединении и расхождении позиций персонажа Байрона и Сангаджиева по главным темам обнаруживается движущая сила спектакля. Другие персонажи -– мерцающие фототочки этого гипотетического диалога, поэтому вся отважная актерская компания «Гоголь-центра» существует в нем как хор, как совершенное пластическое коллективное тело, оформляющее историю двух героев (хореографы Евгений Кулагин и Иван Естегнеев).
По замыслу Серебренникова, в спектакле должен был возникнуть еще один смысловой центр — воображаемая встреча Ханга и Роберта Мэпплторпа в известном берлинском ночном клубе Бернгхайм. И такая сцена есть. Мэпплторп, знаменитый, как и Ханг, своими эпатажными снимками, появляется неожиданно, с лозунгом: «Я люблю снимать члены». И эти слова тут же превращаются в реальность: несколько молодых людей периодически замирают в очень откровенных позах с оттенком садомазохизма и с вызовом, как бы предлагая нам оценить степень их и нашей свободы. Однако идея не срабатывает в должной мере. Эстетика Мэпплторпа преодолевала социально-сексуальные стандарты 70-х и от того смотрится ретро-историей, жестом ради жеста. Очевидно, что наше погружение в интимный дневник художников в «Outside» возникает не столько от количества обнаженных тел и брутальности поз, сколько от приобщения к опыту человеческой уединенности, который вынужденно получили Серебренников и Ханг. Такой опыт дается, к счастью, не каждому. Он сравним с глубокой депрессией, но ценен возможностью увидеть мир другими глазами, войти в ту самую зону зеро. Поэтому многим спектакль может показаться, говоря его же языком, «е*учим пафосом», но в неприкрытой искренности и способности говорить неиронично есть все же пробойное обаяние.
К тому же «Outside» не лишен юмора. Одна из первых сцен — обыск, когда тело Байрона в буквальном смысле крутят в разные стороны, рассматривая каждый миллиметр. Это смешно и страшно одновременно: совершенно чужие люди получают доступ к чему-то очень личному – к твоей переписке, к твоей жизни и вдруг обращаются со всем этим – как с хламом. В отдельный трагифарс актриса Ян Гэ превращает тему матери Ханга, которая назойливо заботится о сыне, предлагая подробные рецепты приготовления свиной головы, либо тушки лебедя, но которая совершенно не способна принять его гомосексуальность, его искусство и, в конце концов, саму его смерть. Эффектен и остроумно вылеплен образ танцора с огромной задницей и слоновьими ногами (Никита Кукушкин), которые выросли по велению руководителя балетной труппы самого большого театра, потому что так тому захотелось.
Вообще у Ханга и у сценического двойника режиссера (персонажа Байрона) обнаруживаются совершенно разные подходы к тому, что создает зону зеро в жизни любого слишком свободного человека. Критический разум европейского сознания не способен смириться с реальным положением дел. Как можно жить в стране, где за фотографии сажают в тюрьму? Почему индивидуальность преследуется обществом? Кто виноват в смерти двадцатидевятилетнего талантливого фотографа? А вот Ханг с буддистской созерцательностью предпочитает не замечать этих вопросов и каждое утро отвечает матери, что он уже в офисе, занимается нормальной работой. В это время он просто встречается с друзьями, просто фотографирует их обнаженные тела, просто создает очередной сайт для публикации своих фотокартин и становится по-настоящему популярным у тех, кто так же жаждет быть самим собой. Но тот, кто по-настоящему свободен, не сможет ездить по выделенной полосе, рано или поздно ему захочется переступить черту.
Режиссер не останавливает движение спектакля на смерти Ханга. Он продолжает искать, и находит пространство, в котором люди не делятся на тех, кто снаружи, и кто внутри. В спектакле оно возникает в виде сумасшедшего театрального кабаре, в котором каждый может красить интимные части тела в понравившийся цвет, выбирать партнера без оглядки на пол, обнажаться, и никто не вздумает применить к нему меру пресечения. Такая вот театральная утопия cо свободным отношением к собственному телу и преображением мира через игру. Она, как и сам смелый и свободный спектакль «Outside» может стать реальностью во Франции. В России или Китае – пока вряд ли.
Серебренников в Авиньоне: что было перед прыжком // Театр. 7 августа. 2019