(Беседовал Никита Смирнов)
Михаил, когда Цой погиб под Кестерциемсом, вы были подростком в Латвии. Чем тогда была для вас эта новость?
Михаил Идов: Расскажу вещь очень странную, о которой прежде не говорил. Это был день, когда со мной в первый и последний раз в жизни произошел момент ясновидения. По поразительному стечению обстоятельств, в момент гибели Цоя в Латвии я, латвиец, был у родственников в Ленинграде, причем в старой семейной квартире на Рубинштейна, 6, напротив Ленинградского рок-клуба. Началась программа «Время», и в тот момент, когда диктор только приветствовал зрителей, я абсолютно явственно знал, что следующая его фраза будет «погиб Виктор Цой». Причем ничего же это не предвещало! Цой был не Эми Уайнхаус…
И не Тупак Шакур.
М.И.: Да, и люди не задавались вопросом, сколько он проживет. Тем не менее, весь этот сюжет я услышал за тридцать секунд до того, как он прозвучал. И поэтому моя первая реакция была: «А, ну да, вот так». При этом я уже был огромным фанатом группы «Кино», а больше нее любил только «Аквариум». Но похожим на Гребенщикова я не мог хотеть быть, потому что Гребенщиков воспринимался как некая божественная сущность. А Цой как раз был рок-звездой в западном понимании, когда за ним не только музыка, но и готовый набор средств к существованию: это и прическа, и тон в разговорах со взрослым, и одежда, и интерес к восточным единоборствам… в общем, этот набор ты получал оптом и строил на его основе свою подростковую сущность. А вот Лиля росла по-другому: в ее жизни эту роль, по-моему, исполняла группа «Наутилус Помпилиус»…
Лили Идова: Да, но «Кино» я тоже всегда очень любила, и в какой-то степени они были для меня моделью.
В фильме есть сцены с кавер-версиями западных хитов. С одной стороны, они вписывают Науменко и Цоя в мировой музыкальный контекст. С другой, показывают провал между «здесь» и «там». При этом я абсолютно уверен, что русский человек может любить Цоя, совершенно не зная New Order или The Cure. А для вас, как для людей, половину жизни проведших в США, Цой и Майк — это все-таки «свое, родное», или некая часть общего музыкального ландшафта 80-х?
М.И.: Использовать эти песни в фильме решил Кирилл, чтобы подчеркнуть, что наши герои в первую очередь меломаны. Они живут этой музыкой. Вы можете понять и любить их музыку, не зная T-Rex или Боуи, но их самих понять без этой музыки нельзя — за ней они проводили дни и ночи, спорили, использовали эти песни как опознавательный знак для «своих».
Помню, когда я только приехал в США и только-только узнавал новую музыку, я искал в ней следы уже знакомого мне русского рока. И очень приятно было находить следы «Кино» в группе R.E.M. Лет через пять пребывания на Западе это перевернулось: теперь я искал русскую музыку, в которой было приятно находить отзвуки знакомой западной музыки — тогда появились «Мумий Тролль» и Земфира. Уверен, что мы познаем новое через старое. Но в данном случае было приятно знать, что русские музыканты слушают ту же музыку, что и ты.
Л.И.: Для меня русский рок восьмидесятых тоже был точкой входа в западную музыку. Мне до сих пор трудно думать о Боуи и не думать про Гребенщикова.
М.И.: Трудно слушать Sons of the Silent Age и не думать о «Сыновьях молчаливых дней». Но мы одни из немногих, кто, слушая первую песню, думает о второй, а не наоборот. <...>
Почему, вообще, «Лето»? Как вы воспринимаете это время — начало восьмидесятых? Откуда возникла столь нежная, лишенная резкости трактовка периода и персонажей?
Л.И.: У Цоя настолько цельный, сложившийся образ, что единственный способ как-то посмотреть, что это за человек и что с ним происходит, — это застать его за несколько минут до того, как этот образ складывается.
М.И.: Это человек на пороге. И трагедия в том, что наш Майк в конце остается на этом пороге, а Виктор входит в другое состояние. По поводу еще не собранного образа — насколько же прекрасен Тео Ю! В сцене, когда он идет в студию писать вокал для песни «Время есть, а денег нет», на долю секунды он принимает у микрофона позу позднего Цоя, которую мы знаем уже по «Ассе»: одна рука сжимает на локоть другой, голова слегка наклонена. В фильме Тео делает это на долю секунды, будто это такой проблеск будущего.
Что для вас послужило первоисточником?
Л.И.: Отправной точкой для нас были совершенно потрясающие и очень короткие — это даже не книга или статья, а длинный пост в ЖЖ — мемуары Наташи Науменко. На них фильм и основан.
М.И.: Остальное отчасти вдохновлено по каким-то видеозаписям. Документальная точность была не так важна, скорее стояла задача уловить дух.
Как вы думаете, почему представители рок-сцены того времени так отреагировали на фильм, а вернее, даже на сценарий?
Л.И.: Людям больно, когда приходит кто-то со стороны и рассказывает свою версию событий. У каждого в голове свой Цой, и кому-то трудно видеть чужого.
М.И.: Особенно рассказанного какими-то москвичами. Наш фильм — романтическая музыкальная фантазия. Она ни в коем случае не отменяет потенциальное множество других. Я был бы счастлив посмотреть и более традиционный байопик Цоя, и проект Учителя, в котором действие разворачивается сразу после гибели Цоя.
Л.И.: Надо понимать, что большинство возражений возникло еще до того, как фильм снимался…
М.И.: …и до того, как был написан сценарий. Но это нормально. Мне было бы интересно узнать реакцию некоторых людей после просмотра фильм.
Как возникла фигура Скептика, кто ее придумал?
М.И.: Персонаж, высказывающий скептические мнения о происходящем, был, но Кирилл развил эту фигуру, превратил его в демона современности, который витает надо всем.
Вы говорили, что выбор песен и организация номеров — идея Кирилла Серебренникова. В сценарии эти сцены присутствовали?
М.И.: В первоначальном сценарии присутствовали только песни Науменко и группы «Кино».
В одном из интервью вы говорили, что рассчитывали поучаствовать в картине в качестве музыкального супервайзера.
М.И.: Это было на ранних этапах, до того, как Кирилл стал режиссером.
А как вообще проект попал к вам?
М.И.: Идея написать фильм «про Цоя» существовала несколько лет, и было несколько подходов к снаряду с разными сценаристами и режиссерами. В какой-то момент продюсер Илья Стюарт попросил нас с Лилей попробовать исправить сценарий, который никого не устраивал. Мы переписали его заново — и тогда прикрепленный режиссер открепился. Фильм оказался бесхозным, но тут произошло чудо: Кирилл Серебренников искал следующий проект после успеха «Ученика» и выбрал этот.
Вы общались с Ромой Зверем после того, как он получил музыкальный приз?
Л.И.: Нет, мы уехали очень быстро после премьеры, а он получил приз только в последние дни фестиваля.
М.И.: Но, подозреваю, тот факт, что Рома Зверь стал каннским лауреатом — это прекрасный ответ на мнение части рок-тусовки о том…
Л.И.: …что один музыкант не может играть другого.
М.И.: И правда, где же такое видано?
А вообще, как вам каннский опыт?
М.И.: Это абсолютный сюрреализм, исполнение мечты и так далее. Но в первую очередь это все должен был видеть Кирилл Семенович Серебренников, а мы тут уже немного сбоку припека. И его отсутствие было так же важно, как и присутствие всех нас.
Л.И.: Его отсутствие ощущалось всеми. <...>