«Обычно считалось, что у Жеймо отвратительный характер, — писала сама актриса. — Ничего из неё не удаётся слепить, она не воск. И это было правдой. Если меня в сценарии что-то не устраивало, я не могла спокойно жить и не давала жить режиссёру и особенно автору. Ведь зритель в конечном итоге увидит на экране актёра и, если я не справлюсь с порученной мне ролью, то я и буду отвечать перед ним». Логика железная! А относится этот пассаж к единственному серьёзному конфликту Жеймо со Шварцем на съёмках Золушки". Спорили они часто и до войны, когда снималась серия про Леночку. На словах Шварц часто оказывался убедительнее, у Жеймо не находилось аргументов. Между тем, играть было неуютно, либо эпизод казался недостаточно смешным. Исчерпав все доводы, она проигрывала Шварцу всю сцену от начала до конца, и тот, почки каждый раз со смехом ретировался: - Сдаюсь! Победили!. Но на этот раз было иначе.
Дело в том, что в сценарии Золушка по первому же приказанию Мачехи надевает туфельку Анне — зная, что тем самым лишает последней надежды на счастье. Такая покорность категорически не устраивала Жеймо: — Мы только что пережили страшную войну. Наши дети будут равнодушны к такой Золушке. Им будет не понятно, почему Золушка, когда её бьют по одной щеке, безропотно подставляет другую? Почему она не борется и не протестует? Я, а значит и мой зритель — дети, такой девушке не будут сочувствовать, а значит, не будут и любить». Но Шварц был непреклонен. И актриса действительно возненавидела свою героиню — во всяком случае, потеряла к ней всякое уважение и называла не иначе как «шляпой».
Когда наступило время съёмок «проблемного» эпизода. Жеймо увидела спрятавшегося за колоннами Шварца. Он не так уж часто появлялся в павильоне, но в этот раз решил самостоятельно удостовериться. что всё пройдёт благополучно. И Жеймо решила: будь что будет. В ответ на приказ Мачехи надеть туфельку, вместо робкого «Хорошо, матушка, я попробую», она спокойно и категорически произнесла: «Ни-за-что». Раневская оторопела, но — будучи блестящим импровизатором — тут же нашлась и «довела дефект до эффекта», то есть обыграла свою оторопь: «Если ты сейчас же не наденешь туфельку Анне, то я... я... выгоню из дома твоего отца!». Вот это уже была серьёзная мотивировка. Жеймо воскликнула: «Нет, нет, матушка! Прошу вас!» — и в ужасе бросилась надевать Анне туфельку. Не из христианского смирения, а ради спасения отца. Что произошло затем, рассказывает сама актриса:
« - Стоп! — услышала я голос Кошеверовой.
В наступившей гробовой тишине мы услышали чёткие шаги, которые гулко раздавались в павильоне. Из его глубины к нам шёл Шварц. Подойдя к мачехе, он неожиданно произнёс:
— Вы забыли добавить. Фаина Георгиевна: «И сгною его под забором»
— Прости меня, дорогой. — проговорила Фаина Георгиевна, хотя в
сценарии всего этого диалога вообще не было. — Я чувствую, что говорю что-то не то, а вот что надо, никак не могу вспомнить.
Шварц посмотрел на меня и, наверное, выглядели мы оба как напроказившие школьники. Ещё секунда, и мы разразились бы смехом, но к Шварцу подошла Надежда Николаевна и, взяв его под руку, отвела в сторонку, где они довольно долго беседовали. Иногда Шварц поглядывал на меня, а в глазах сверкала хитринка.
В эту секунду я уже любила свою героиню, и мне хотелось расцеловать свою мачеху, Шварца и вообще весь мир».
Увы, не все удалось отстоять. Например, Жеймо непременно хотела сама исполнять все песенки. Не потому, что была тщеславна, а потому, как считала, что у Золушки не может быть поставленного, оперного голоса, и петь она должна уютно, по-домашнему. Но это было не принято в те годы: вокальные номера должны были исполнять профессиональные певцы. При том что в титры фамилии их никогда не ставились, даже если они были достаточино известны. <...> Нет фамилий певцов и в титрах «Золушки».
Песенки Золушки поёт Любовь Михайловна Чернина (1913-2004) Она окончила Киевскую консерваторию у знаменитой Елены Муравьёвой (учительницы Козловского) и, обладая колоратурным соправо могла рассчитывать на оперную карьеру. Её приглашали и в оперные театры, и в Ленинградский театр оперетты, но всю жизнь Чернина проработала на эстраде. Пела с джазом Николая Минха, исполняла арии из классических оперетт, выступала у Райкина в Театре миниатюр. В юности она успела даже стать первым диктором Белорусского радио.
Кто-то из помрежей, работавших на «Золушке», увидел Любовь Чернину на открытой эстраде. К тому времени перепробовали уже три десятка певиц, но всё безрезультатно. И вот был найден голос — чистый, высокий (быть может слишком высокий: Козинцев предлагал немножко снизить его при перезаписи) и, главное, домашний, без оперной напыщенности или эстрадной лихости. Спадавеккиа [композитор картины — прим.ред] тут же приехал из Москвы, и после долгих репетиций все три песенки были записаны. При записи первой из них («Дразнят Золушкой меня...») Чернина от волнения слегка сбилась с ритма. Решили так и оставить: это делало исполнение ещё более «человеческим» и уютным. Долго репетировали не зря: до сих пор почти все уверены, что поёт Жеймо. И хотя актриса всё равно считала, что должна была сама озвучивать роль от начала до конца, с исполнением Черниной она примирилась (нельзя сказать, чтобы осталась довольна, так как и собственная
работа всегда вызывала у неё чувство неудовлетворённости). Когда десять лет спустя они встретились в Москве, она подарила певице свою фотографию с милой надписью: «Вокальной Золушке Л. М. Черниной от Золушки Янины Жеймо».
Про другие, не вошедшие в картину, находки Жеймо вспоминала с горечью. Например, репетируя танец Золушки на кухне, она предложила, чтобы каждый стук деревянного сабо о каменный пол сопровождался вторым таким же стуком — как будто звучит эхо, к которому Золушка прислушивается и «с которым» как бы танцует. В репетиционной комнате поставили ширму, за которой спрятался танцор-чечёточник. Жеймо бесшумно танцевала перед ширмой, а чечёточник за ширмой стучал за двоих (синкопированный ритм
чечётки идеально подходил для этого). Танец сразу же «заиграл», но режиссёры посчитали, что это выглядит слишком по-голливудски, и решили оставить всё по-старому.
В первой сцене на кухне Золушка должна была достать из корзины с углём чёрную кошку, окунуть её в корыто с мыльной пеной и вынуть абсолютно белой. Ещё бы: ведь у неё золотые руки. Эпизод сняли в два счёта (разумеется, использовав двух кошек: чёрную и белую), но при монтаже выбросили, посчитав чересчур глупым.
Наконец, монолог Золушки на террасе («Вот, счастье, ты и пришло ко мне...»). Жеймо очень боялась театральности и предложила сделать его внутренним — то есть озвучить за кадром. Но режиссёры были категоричны: «Мы снимаем сказку, и никакая мистика нам не нужна».
Всё это было для актрисы неприятно и обидно. «Когда зрители спрашивали меня, люблю ли я свою Золушку, мне всегда трудно было отвечать. — писала она. — „Золушку“ Шварца я очень люблю. Но воспоминания о работе во время съёмок оставили в моей душе неудовлетворение, чувство чего-то недоделанного и поэтому, естественно, неприятного».
Багров П. «Золушка»: жители сказочного королевства. Москва: Киновидеообъединение «Крупный план». 2011.