Всеобщая смена идеологических вех и новые настроения в кинематографическом сообществе если и скорректировали личный курс Сергея Бондарчука, то не поколебали убеждений.
На собраниях коллегии Госкино, членом которой он является, он выступает резко и жестко. Так, на одном из заседаний в ноябре 1986 г. Бондарчук, решительно возражая против выхода авторской версии «Комиссара» в широкий прокат, призывал коллег не «сидеть в кустах», а «высказать свое отношение к происходящему» в советском кино. Верный принципам социалистического реализма, «который еще никто не отменял», и государственного устройства киноиндустрии, он предостерегает от засилья «черного, эстетского, антигуманного, антинародного» кино и от попыток «отделить кинематограф от государства». Бондарчук по-прежнему входит в правление «Мосфильма», возглавляет объединение (впоследствии студию) «Время» и кафедру актерского мастерства во ВГИКе, где сам руководит мастерской совместно с Ириной Скобцевой.
Развенчание на знаменитом Пятом съезде кинематографистов и сладострастный разгром в прессе «Бориса Годунова» - работы, действительно, не самой удачной — все же не означали для художника катастрофы и полного разрушения его мира именно потому, что его творчество было связано с рухнувшей системой куда менее тесно, чем это представляется его соотечественникам-коллегам в эту пору.
В идеале кинематограф Бондарчука должен был стать — как явление, выбивающееся из любого ряда, — прежде всего предметом бурных и, возможно, плодотворных споров. Но не стал. Этому помешало скорое, почти в самом начале карьеры, назначение Бондарчука на роль кинематографического генерала. Как истый актер, он вдохновенно вжился в предлагаемый ему системой образ. Образ отстранился от исполнителя, стал отдельным произведением, чуть ли не затмившим его фильмы, и уж, по крайней мере, наложившим отпечаток на их восприятие соотечественниками. Образ эдакого сановного барина, обласканного несколькими поколениями властей, начиная со Сталина, вхожего запросто в ЦК и, естественно, неприкосновенного для критики. Недаром же единственный разбор «Войны и мира», содержащий серьезные претензии к фильму, появился в «Новом мире» Александра Твардовского. Меж тем при внимательном рассмотрении оказывается, что все фильмы Бондарчука на деле идеологически нейтральны и лишены державного пафоса, и даже «Красные колокола» весьма и весьма далеки от канонического официоза. Столь импонировавшее власти социальное происхождение художника «из гущи народной» — в противовес «рефлектирующим интеллигентам» — действительно определило характер его кинематографа, однако его окончательное оформление происходило в эпоху интенсивнейшего разрушения народного монолита. Энергия распада и породила феномен кинематографа Бондарчука. Распадаясь, расчленяясь, этот монолит перестал ощущать народную культуру как нечто самодостаточное. Возникла острейшая потребность в целостности на новом уровне, в новой, иной системе культурных координат — и режиссер закономерно обратился к высокой национальной классике. Особенно к тем ее образцам, где наиболее полно запечатлен, зафиксирован миф народного единства.
События перестройки Бондарчук воспринял как возможность реализовать несколько самых сокровенных замыслов, ранее для него недостижимых.
Собственные проекты его разнообразны, свои интересы он по-прежнему умеет последовательно отстаивать. На встрече с министром кинематографии Александром Камшаловым обсуждается вопрос о приглашении Бондарчука на роль Сталина в киноэпопею Юрия Озерова «Сталинград» и о необходимости в связи с этим «усилить драматургию» фильма, чтобы актеру было что играть. Две недели спустя в беседе с тем же Камшаловым он говорит о необходимости перезаписать «Войну и мир» в системе «Dolby», сделать перевод на английский, немецкий, французский и выпустить картину на кассетах. Бондарчук намеревается восстановить негатив «Войны и мира», который был поврежден во время хранения, подготовить новую редакцию (три серии вместо четырех) и на основе имеющихся материалов сделать трехчастевку о съемках «Войны и мира». Во время бесед с Камшаловым режиссер делится также планами постановки «Битвы за Косово», предлагает снять современную версию «Фауста» и вновь поднимает вопрос об экранизации «Тараса Бульбы» (которого ему, как до того и Александру Довженко, десятилетиями не разрешали ставить, чтобы не оскорбить чувства братского польского народа). Бондарчук считает, что этот замысел нужно осуществлять в копродукции с Польшей и Украиной, и хочет заручиться поддержкой члена Политбюро ЦК Александра Яковлева. Одновременно начинается работа над многосерийным телефильмом «Тихий Дон», и Госкино по просьбе Бондарчука должно утрясать вопрос об оплате сценария. Тогда же первые сообщения о предстоящем сериале появляются в прессе, которая язвит по поводу желания Бондарчука пригласить на главные роли западных звезд, пугает немыслимым по тем временам тринадцатимиллионным бюджетом и охотно публикует возмущенные читательские письма.
САВЕЛЬЕВ Д., МАРГОЛИТ Е. Новейшая история отечественного кино. 1986—2000. Кино и контекст. Т. 4. СПб, 2002.