Рассказывают артисты Большого театра Ирина Архипова и Владимир Пъявко

Ирина Архипова: Идея пригласить Сергея Федорови­ча Бондарчука к нам в Большой театр на постановку «Мазепы» Чайковского принадлежала не мне, но я очень обрадовалась, когда об этом узнала. <…> Пришла однажды на репетицию, смотрю, на дос­ке объявлений репертуарной части список распреде­ления ролей в опере «Мазепа» (ведь у нас распределе­ние происходит не по внешним данным артиста, а по голосам). Состав был очень достойный: Мазепа — Юрий Мазурок, Мария — Тамара Милашкина, Кочу­бей — Артур Эйзен, Андрей — Владимир Атлантов, Любовь (мать Марии) — я. И еще в этом спектакле у Сергея Федоровича был очень хороший партнер — художник Николай Александрович Бенуа. <…>

Владислав Пьявко: Бондарчук и Бенуа блестяще воссозда­ли на сцене атмосферу того времени. Открывался за­навес, и зритель оказывался в Полтаве начала XVIII века, с белыми крестьянскими мазанками, окружен­ными тенистыми садами...

Ирина Архипова:...с богатыми двухэтажными дома­ми: живописное поместье Кочубея, красивый дом Мазепы... Превосходные были декорации. <…> Бондарчук и Бенуа воссоздали на сцене Большого театра образ гетманской Украины, возродили из глубины веков сам дух того смутного времени.

Сергей Федорович очень любил Украину. Он пре­красно знал историю своей Родины, ее националь­ную культуру, фольклор, народные обычаи и тради­ции. А памятные на всю жизнь, родные ему детали национального быта придавали сценическому дейст­вию тот особенный украинский дух, что так дорог сердцу каждого, кто любит этот цветущий, солнеч­ный, плодородный край.

«Мазепа» был спектаклем о трагических событиях на Украине, о том историческом периоде, когда гетманская Украина мучительно и кроваво определяла свою государственность, а «Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра», как писал Пушкин в поэме «Полтава», по которой и соз­дал Петр Ильич Чайковский свою великую оперу. И в то же время «Мазепа» в постановке Бондарчука стал истинно русским спектаклем Большого театра. Русский спектакль, в моем понимании, — канониче­ский, классический спектакль. <…> Сергей Федоро­вич и в режиссуре, и в сценографии, и в работе с ди­рижером, с исполнителями бережно сохранял лучшие традиции оперного искусства нашего прославленно­го на весь мир театра. Общение наше с ним было ве­ликолепным, бесконечно интересным, понятным, а еще — поистине человеческим.

Он не стал при первой встрече читать нам «Полта­ву». Хотя все мы, безусловно, были бы счастливы услышать Пушкина в исполнении такого большого ар­тиста, как Бондарчук, и наверняка запомнили бы это исполнение на всю жизнь. Вероятно, он подготовил­ся к встрече с нами и уже знал, что в опере «Мазепа» почти целиком сохранен пушкинский текст. Доста­точно взять клавир, чтобы убедиться, насколько Петр Ильич в своих мелодических решениях оказался бли­зок к поэтическому тексту Александра Сергеевича, и в этом, конечно, величие Чайковского.

Что было еще очень приятно для нас, оперных ар­тистов, — это знание Сергеем Федоровичем законов нашего искусства. Все-таки он режиссер кино, впервые пришедший ставить спектакль на оперной сцене; однако в самом начале работы стало очевидно, что он прекрасно понимает: главное в оперном спектакле — голос. Голос отражает возраст и психологическую глубину оперного артиста. А потому на репетициях никаких недомолвок, непонимания не было. Сцена Большого театра устроена так, что голос великолепно звучит из каждого ее уголка. Единственное условие — не отворачиваться в кулису, а из любого другого мес­та — хоть с авансцены, хоть из глубины сцены — го­лос направлен в зал. Сергей Федорович очень быстро учел эту данность и, исходя из этого, выстраивал свои мизансцены.

Владислав Пьявко: Репетировал Сергей Федорович с арти­стами очень интересно, но метод у него был чисто ки­нематографический, то есть разбрасывание мизансцен, расположение героев он выстраивал с точки зрения кадра. Бывало, загляну на репетицию, он обо­рачивается, будто чувствует, что я в партере, где-то у последнего ряда стою, скорей мне машет рукой.

Я присаживался рядом с ним и замолкал. Вижу, он строит один кадр, затем другой, а соединения, перетекания одного музыкального эпизода в другой нет.

Я ему тихонько говорил об этом.

— Что, шов виден? — вздыхал Бондарчук.

— Сергей Федорович, и виден, и слышен.

— Да... Что же делать-то?

Задумывался...

<…> Премьера «Мазепы» состоялась 25 де­кабря 1986 года. До распада страны оставалось почти пять лет. Перебирал в музее Большого театра газетные вырезки — совсем мало написано об этом спектакле. Не жаловали тогда демократические обозрева­тели культурной жизни Сергея Федоровича. Если бы Бондарчук пришел в Большой до перестройки, на всю бы страну раструбили. Ведь сам факт появления вели­кого режиссера на оперной сцене великого театра — уже событие. Событие, в то время, будто по какому-то сговору, замалчиваемое. Но мы по этому поводу не переживали: спектакль шел с неизменным аншлагом в течение восьми лет.

Ирина Архипова: С моей точки зрения, «Мазепа» в постановке Бондарчука стал спектаклем о предатель­стве и о страшной цене за предательство. Вероятно, для Сергея Федоровича в то время этот мотив имел глубоко личное значение.

Владислав Пьявко: Мы слышали, что у кинематографи­стов шли какие-то драки, кто-то там у них склонял на все лады доброе имя Бондарчука, но от нас этот клан довольно далек. Внутри театра никто к Сергею Федо­ровичу не отнесся как к изгою. Естественно, он был для нас «варяг». Когда кто-то, пусть даже очень ода­ренный, знаменитый, вторгается в чужую область, хоть и сопредельную, то поначалу обязательно почув­ствует внутреннее неудобство, некую принужден­ность.

Ирина Архипова: Почувствует себя нежеланным.

Владислав Пьявко: Возможно, возникнет и неприязнь. На свою территорию так просто чужака никто не хочет впускать. <…> он сразу дал понять, что пришел работать, что настроен на серьезное художническое сотрудничество. Он поделился своим виде­нием «Мазепы», своими режиссерскими задумками. При этом был предельно тактичен, никакой режис­серской позы. И наши крупнейшие певцы, не раз по­корявшие лучшие оперные сцены мира, моментально это оценили. Началась нормальная творческая работа. Артисты раскрылись перед ним, восприняли как — своего режиссера, восхищаясь его внутренней культу­рой, его режиссерскими находками, а если видели его сомнения, стремились поддержать, даже подсказать...

Ирина Архипова: Он очень быстро завоевал наше теп­ло, расположил нас к себе. Гениальный артист и ре­жиссер. Сердечный, деликатный человек.

Владислав Пьявко: Он был удивительный мужик, в нем не было «звездизма», той звездной болезни, которой за­ражена сейчас вся творческая молодежь и даже кое-кто из среднего поколения. Что такое звезда? Ты ра­ботай сейчас, звезда ты или не звезда — оценят потом. А он был настоящим творцом, тружеником, с ним легко было спорить до азарта, до рукопашной. Но спор, эмоциональное столкновение не вызывали в нем ответной агрессии. Он прекрасно понимал при­роду спора, мгновенно чувствовал, кто возражает ему убежденно, искренне, а кто лицемерит. Как настоя­щая великая творческая личность, Сергей Федорович был не злопамятен. Злу в его душе разместиться было негде, душа его была наполнена замыслами, любовью к искусству.

Сергей Бондарчук в воспоминаниях современников. Москва. ЭКСМО, 2003