Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
«Сочетание счастья и ужаса»
Из рецензии на «Анну Каренину»

<…> Экранизировать Толстого по-толстовски — значит перенести на экран все без исключения, именно без исключения — в том-то все и дело! — мотивы человеческих поступков, то есть повторить ту же полноту исследования духовно-физического бы­тия. Может быть, большой фильм понадобился бы при этом лишь на то, чтобы перенести на экран одну главу. Так еще никто Толстого не ставил и не ставит, но только в этом случае на экране ожи­ло бы мышление Толстого, все его необыкновен­ные «сцепления» явного и скрытого. А сейчас, се­годня мы смотрим фильм иного склада: режис­сер Александр Зархи, артисты Татьяна Самойло­ва, Николай Гриценко, Юрий Яковлев и другие взволнованно рассказывают нам, что более всего близко им в Толстом. Давайте смотреть фильм дальше, помня об этом условии, иначе не надо было идти сегодня в кинотеатр.

Перед вами гордый и сильный человек, способ­ный жить счастливо и нести счастье другим. Этот человек хочет быть самим собой — и только. Но это «только» многого требует, в нем начало трагедии. Жестокая механика жизни бьет этого чело­века, унижает, заставляет перейти от наступления к обороне, ощущать свою слабость — не тогда, когда он действительно слаб и подчиняется обы­денщине, обходится компромиссами и даже не за­мечает их, то есть полуживет, полуспит, — тут все гладко. А вот когда человек этот решается выпрямиться, осуществить свою роль на земле, тогда-то и получает сполна за эти свои желания.

В самом деле, против кого же восстает Тол­стой? Против цинизма Бетси Тверской, против ханжества Лидии Ивановны? Какая малость, хоть и она способна терзать. Нет, Толстой избрал себе противника покрупнее. Он обнажает глубоко скрытые противоречия жизни, всем могучим сво­им существом любя ее. Все на свете он любит: прекрасную женщину, и звон косы, и нервную Фру-Фру, и старую барскую охоту, и мучения художника Михайлова, и пот на рубашке пахаря, и гусарскую повадку, и цыганскую песню — все ему внятно, все заряжено красотой, как электри­чеством. Толстой ополчается на то, что разлучает человека с естественностью, красотой, добром.

Татьяна Самойлова вступает в трагедию челове­ком с «гордой и веселой головой». «Ищущая и дающая счастье» — вспоминает ее Вронский. «Раздающим счастье» запомнил Левин лицо на порт­рете, написанном художником Михайловым.

Экранный портрет Анны проработан до тонко­сти молодым оператором Л. Калашниковым. Он отлично помог режиссеру и актрисе — едва ли мы забудем ее ослепительное появление в ложе оперы в сиянии белизны, или ошеломляюще свет­лую Анну в эпизоде, где Вронский оставляет ее в одиночестве. Дело не в том, что оператор уме­ет снимать «покрасивее» — кто теперь этого не умеет! Он умеет делать свет и цвет образны­ми — вот это пока доступно не многим операто­рам. Может быть, он вместе с художниками А. Борисовым и Ю. Кладненко сделал фильм слишком нарядным? Залюбовались, так сказать, красотами быта? Не могу сделать такой упрек. Для раскрытия образной сути «Анны Карениной» просто необходимо увидеть бытие полным радо­сти во всем. Все это — мир Анны Карениной, она его часть.

В прекрасное то и дело врывается ужасное. Толстой часто прибегает к этому слову, когда пи­шет об Анне: ужасное. Такой видит Кити Анну в ту минуту, когда Вронский танцует с нею: «Бы­ло что-то ужасное и жестокое в ее прелести». И сама Анна ощущает: «Что-то ужасное есть в этом после всего, что было». Это сказано о са­мом решительном повороте в ее судьбе, когда Вронский вернулся после всех решений и клятв.

Режиссер, актриса, оператор ищут сочетание счастья и ужаса в самых напряженных эпизодах.

Превосходен эпизод, где Анна обжигает своим трагизмом успокоившуюся, благополучную Кити (А. Вертинская). Здесь авторы сценария верны ес­ли не букве, то духу романа. Есть что-то неописуемо дерзкое, «ужасное» в вызове, брошенном Анной доброй Кити. И это сыграно Татьяной Са­мойловой с ощущением ужасной силы ее пре­красной и несчастной героини.

И вот муки обиды, одиночества, грозящей ги­бели искажают счастливую натуру Анны. Все же, решив умереть, она нежно прощается со спящим Вронским долгим поцелуем. Она уходит потому, что не считает возможным жить без счастья... Это отказ от жизни во имя полноты жизни.

Ощущением силы, а не поражения пронизан финал, и режиссер вместе с оператором не слу­чайно отказались здесь от сумеречного освеще­ния, подсказываемого книгой. Они выбрали дневной свет, и мы в последний раз видим лицо Анны, выражающее почти спокойную решимость.

Роман никого не сделал пессимистом, и фильм оставляет светлое чувство. Таково коренное свойство трагедии; она рождает не мелан­холию, а гордость за человека. Счастье не досталось Анне, но? если все-таки есть Анна, если есть творчество Толстого, не мирящееся ни с какими компромиссами, тогда остается возможность счастья. <…>

Татьяна Самойлова как-то рассказывала: когда Сергей Урусевский снимал один из труднейших эпизодов «Журавлей», волнение его было так велико, что на его руках, держащих камеру, «шерсть поднялась дыбом». «С тех пор, —  сказала актриса, — это мой девиз: «Шерсть дыбом!» Хороший девиз для человека искусства!

Хотелось бы, чтобы зрители — и те, которым фильм понравится, и те, которые останутся недовольны им, — знали все-таки, какой це­ной достается то, что удалось актрисе. <…>

После сеанса я еще раз видел Татьяну Самойлову — она стояла под мокрым снегом, снова измученная, уже не съемками, а волне­нием первой встречи со зрителями, уже не Анна Каренина в осле­пительно белом тюрбане, а просто московская киноактриса с вели­колепной, но нелегкой судьбой. И это тоже был «мотив из Толстого»: человек, сделавший, может быть, больше того, что в его силах. Хоть снова начинай рассказ о слабости и силе человека, ужаснувшегося трагичности жизни и влюбленного в его красоту. <…>

Варшавский Я. Возможность счастья. // Сов. экран. 1968. №3.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera